✦ Сергей Мельникофф, 2021 | МОЙ ДРУГ — КАРЕН МАКАРОВ | часть II

Пятидесятилетию нашей дружбы посвящается.

«Эдвенчер»

В этом рассказе я вернусь во времена Советского Союза. Это был грандиозный проект с учетом реалий приснопамятного «совка». Мы с Кареном всегда мечтали походить по белу свету на собственной океанской яхте. Лодку, мы таки построили. А вот попутешествовать на ней недовелось. Жизнь повернулась так, что пришлось обменять «Приключение» (так переводится слово Adventure) на свободу для моей семьи. В обмен на хорошую океанскую яхту шел весомый бонус — за бортом оставался проклятый СССР и народ геномодефицированных рабов.

В возрасте Христа я вышел из советского лагеря, не досидев полторы пятилетки. Был реабилитирован Верховным Судом СССР. В этом тоже немалую роль сыграл Карен. Мне вернули военный билет и паспорт, в котором стоял штамп «ПЗ» — житель пограничной зоны. Я был прописан во Владивостоке. В сети болтают то о трех годах моей отсидки, то о семи, ставя мне в вину завышение срока. Так вот, есть несколько временных отрезков — полгода в камере следствия КГБ; почти два года в исполнительной тюрьме в ожидании приведения в исполнение расстрельного приговора; и неполная пятерка в лагере из четырнадцати с половиной лет, определенных последней судебной инстанцией. Пожалели... Статей было аж восемь. Все «через попытку». Была и «ягодка» — в обвинительном заключении говорились «Хотел поднять пароход «Челюскин», написать об этом книгу и обогатиться таким образом...»

Обретя свободу — типа, извините, ошибочка вышла, вы не судимы, — сказали мне двое в штатском в 7 утра в кабинете «хозяина» зоны — и помыкавшись по Дальнему Востоку, нервируя пограничные войска КГБ, я осел на пару лет в Хабаровске.

Перед бесславной кончиной советской власти, стало модным приглашать в громкие общественные организации бывших политических диссидентов. Особенно сидельцев. Получил такое приглашение от Советского фонда культуры и я. Фонд возглавлял академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, лекциями которого я заслушивался еще в Ленинградском университете. Искренне уважая этого, оттрубившего свою «десяточку» еще в Соловецком лагере, крупнейшего в мире славяноведа, приглашения я принял, став членом Правления Дальневосточного отделения фонда, что открывало передо мной колоссальные перспективы возвращения к лагерной теме СССР, но уже на свободе и с фотоаппаратом.

Мне вручили корочки с розового цвета внутренними вставками — такие имела только очень высокопоставленная советская номенклатура. В документе красовалась подпись Раисы Горбачевой, на тот момент заместителя председателя фонда. В мои должостные обязанности входила ответственность за тираж толстого литературного журнала фонда «Наше наследие» в Дальневосточном регионе. Печатал я журнал в Новосибирском государственном полиграфкомбинате.

В двух словах о возможностях обладателя розовых «корочек» с автографом жены Генерального Секретаря ЦК КПСС. Юридически мы были общественной организацией. А на практике мне подчинялось любое управление культуры на всей территории Советского Союза, не только оплачивая командировки хоть в Японию — что я потом и стал успешно реализовывать, — но и фрахт вертолетов, судов и самолетов. Страна была огромная, зверски богатая (собака на сене) и фантастически дурная, с выстриженным лагерями народцем.

Закупив невероятное количество фотопленки, я вернулся в знакомый лагерный мир. Машина времени перенесла меня в сталинский ГУЛАГ.

В 80-х годах прошедшего века многие лагеря советского ГУЛАГа еще неплохо сохранились. Это дало мне возможность собрать богатейший фотоматериал о самой бесчеловечной системе эксплуатации человека. К тому времени были опубликованы и Солженицын, и Шаламов, но я предложил уникальное — увидеть ГУЛАГ изнутри. По сей день я остаюсь единственным обладателем самого большого фотоархива советских концентрационных лагерей. И спас этот архив не кто иной, как мой друг Карен Макаров. Он вывез чемоданы с пленками в китайский Харбин.

Как я это делал на практике? Будучи в Новосибирске — а искать слайдовую пленку ГДР и реактивы к ней приходилось летая по всей стране — я прочитал в «Комсомольской правде» крошечную заметку, которая рассказывала про охотников наткнувшихся на целехонький урановый лагерь в горах Забайкалья. Через неделю, добравшись до поселка Чара в Читинской области и взяв вертолет, я высадился в горном ущелье и, утопая по пояс в февральских снежных заносах, побрел с пилотами к вышкам, недобро окружавшим деревянные бараки. А уж про Магаданское раздолье с тысячами лагерей и говорить не приходилось. Я туда даже делегацию японских ученых и телевизионщиков возил, наплевав на то, что этот район закрыт для иностранцев. С моим формальным боссом, носившей фамилию «Горбачева», никто связываться не только не желал, но и не мог в принципе. В сущности, жители СССР представляли собой жалкое стадо забитых животных. Неумных и очень злых. При этом до одури самовлюбленных.

На фото: Искусство Сергея Мельникофф, aka MFF. Лагерь ГУЛАГа в горах Чарского хребта. Съемка 1987 года.
Борский урановый лагерь. Местная администрация поселка Чара, не без моей помощи, вынашивала планы открыть на основе лагеря в Мраморном ущелье туристический мемориал. С рудником, тачками, газетами на столах, бушлатами и нарами. Полностью сохранившийся сталинский лагерь. Но вместе с гласностью мечты сошли на нет. С возвратом власти серых тема потеряла не только свою актуальность, но и стала токсичной для большинства населения. Преступники не любят, когда их тычат мордой в кровавые факты их преступлений. Россия стала прирастать действующими лагерями и новыми политзаключенными. Страшная история ничему не научила русский народ. Концентрационные лагеря остались их прошлым, настоящим и будут их будущим. И будут будущим их детей.

В итоге, лагерная тема дала мне все. В том числе и возможность жить на берегу Карибского моря.

Я забабахал невиданное и неслыханное для советских людей действо. Полазив с камерой по остаткам лагерной империи рабов, дураков, трусов и негодяев, я смастерил фотовыставку, генеральную тему которой можно было бы обозначить как «ГУЛАГ — кровавая история СССР». На афишах, расклееных по всему городу, шоу называлась «Русский Апокалипсис». Все фотографии были черно-белые. Но зато какого размера! Если это была дверь в барак, то это была ДВЕРЬ в барак! Даже второстепенные изображения имели размер в половину человеческого роста. Второй важный элемент убойной экспозиции заключался в оформлении ее интерьера. Я выбрал подвалы музея Комсомольской славы. Кажется, так он назывался в то время. Подвалы были ухоженные, как сегодня говорят, «под офис». Но какой-то сумасшедший завхоз покрыл их бетонной «шубой» цвета венозной крови. Ну чисто, чекистская «стенка»! Развешенные в таком антураже, гигантские фотографии с индивидуальной подсветкой в багряных отсветах подвальных помещений производили убийственное впечатление. Казалось, что на зрителя криком кричит сама кровавая история страны.

На фото: Известный дальневосточный писатель Павел Халов на выставке Сергея Мельникофф «Русский Апокалипсис». Фото ТАСС. Хабаровск, 1988 год. Зарубежные газеты о выставке «Русский Апокалипсис».

Хабаровск был взбудоражен. Это, как если бы сегодня в город прибыл Папа Римский. Не знаю, валил ли народ на выставку валом, но то, что ее весь хабаровский бомонд посмотрел — ручаюсь.

В один из дней, зайдя проверить экспозицию, я увидел ошалелые глаза директрисы. Так как на выставке уже побывало все руководство местного КГБ и УВД по Хабаровскому краю, то мне оставалось только теряться в догадках, кто же еще, посетив сооруженную мной «стену плача», произвел такое неизгладимое впечатление на работника культполитпросвета.

— Сансеменыч приезжал! — выдохнула директриса. — САМ!

Сансеменыч был председателем Хабаровского горисполкома. И это было круто. Предисполкома — это вам не функционер дряхлеющей коммунистической партии. Семеныч — это хват! Советская власть! Человек, который рулит главным городом необъятного края на территории больше Европы.

— Приехал вчера в пять вечера, — продолжала жужжать хранительница комсомольской славы, — приехал, попросил закрыть музей. Спустился в подвалы один и... Сережа! Он пробыл там ДВА часа! Мы закрываемся в шесть, так еще час ждали... Вышел весь серый. Молча сел в машину и уехал, не сказав ни слова! Ты сам то, что думаешь? — ела меня глазами комсомольская тетка.

Я пожал плечами. Пробыл и пробыл. Мне то, что с того...

Оказалось, что даже очень... Неожиданный визит на выставку самого могущественного человека города коренным образом изменил мою судьбу. И открыл перед нами с Кареном огромный мир! Даже в самых радужных снах, мне не могло предвидеться, что эту выставку о ГУЛАГе я буду показывать в Токио; в Сеуле; в Пусане; в Питсбурге... Что с Кареном мы будем мотаться по странам и континентам.

В Хабаровске я жил в семейном общежитии одного из крупных городских предприятий, в обмен на жилплощадь подрабатывая фотографом — предприятие выпускало большое количество рекламных буклетов. Тут стучит в дверь вахтерша и говорит, что требуют меня к телефону какие-то важные люди.

— Слушаю...

— Сергей? Завтра, в час дня, вас ждут в приемной Горисполкома.

Вот те раз. Значит разборки на самом верхнем уровне. С самой советской властью. Хвату и Раиса Максимовна не указ. Далеко Москва. Да и аккурат 7 часов разница во времени.

В приемной было человек пять. Они сидели на стульях вдоль стены, в ожидании возможности открыть заветную дверь. Секретарь не стала спрашивать, кто я такой. Посмотрев в мою сторону, она нажала кнопку интеркома и произнесла: — Мельников пришел.

Через минуту интерком ожил и мужским голосом ответил: — пусть заходит.

Так я познакомился с Панченко Александром Семеновичем.

Хозяин кабинета стоял у окна. Коротко поздоровавшись, без всякого вступления, он начал рассказывать, как будет преображаться улица, которая за окном. Потом перешел к центру города... Исключительно занятой советский государственный деятель, председатель городского исполнительного комитета, битый час описывал мне генплан преображения гигантского города.

Я терялся в догадках. В приемной очередь... Да, я какой-то там член Правления Дальневосточного отделения Советского фонда культуры. Поскольку в кабинете кроме нас никого не было, получалось, что САМ Панченко рассказывает молодому ученому, бросившему заниматься наукой, бывшему зеку, пусть и реабилитированному, все эти грандиозные планы — персонально! Зачем? Почему?

— Садись, чай будем пить.

Это уже перехлестывало все мыслимое. Чтобы глава Горисполкома, заставив ожидать директоров и управленцев города, не спеша пил чай с никому неизвестным фотографом...

Наконец, хозяин Хабаровска задал вопрос: — Тебе чего-то надо? Говори.

Если честно, я никогда не робел перед начальственными чинами. Во-первых, потому что меня нельзя было уволить — вольный орел, где хотел, там и летал. Во-вторых, я вырос в семье генерала, прошедшего летчиком три войны — с немцами, японцами и бои в Северной Корее отец тоже захватил. Ни должности, ни звезды на меня впечатления не производили. Ну и лагерная закалка. А тут, в кабинете Панченко, я подрастерялся. Я понимал, что перед тем, как меня вообще сюда пригласили и выписали на входе пропуск, справка от местной конторы была востребована и должным образом изучена. Но все же, ситуация складывалась, мягко говоря, нетипичная.

— Алесандр Семеныч, меня с выставкой японцы зовут. Уже несколько раз приглашения присылали...

— Те, которых ты по Амуру к нанайцам катал? Ну так и поезжай. Я не против.

— Вы-то не против... — я почесал подбородок. — У меня нет загранпаспорта. Да и конторские костьми лягут...

Сансеменыч перебил: — Я тут Советская власть! И мне решать, кому ездить, а кому нет. Где там мой помощник, пусть зайдет... — последнюю фразу он произнес уже в интерком.

Появившийся молодой бюрократ внимательно выслушал шефа, и когда мы допили чай, выписка «слушали — постановили» из заседания выездной комиссии за рубеж при Горисполкоме лежала перед Панченко.

— На, сказал «Старик Хоттабыч» «Русскому Апокалипсису». Поезжай в Находку в представительство МИД. По этой бумаге они оформят тебе служебный паспорт консульской серии. Ты же у нас культуру в массы продвигаешь...

Для мня навсегда осталось загадкой, что подвигло советского чиновника высочайшего ранга, вмешаться в жизнь семьи бывшего лагерника, люто ненавидевшего эту самую советскую власть. Что подвигло раз за разом давать разрешения ему самому, затем его жене и сосунку дочери на выезд из СССР в капиталистический мир, при этом вывозивших экстраординарные антисоветские материалы, ставящие абсолютный крест на сказках КПСС. Что заставило пана Александра совершить мне памятный последний звонок? Земля ли Запорожская, где корни мои и его... Голодомор ли, выкосивший эти корни... А может родичи, сгинувшие в лагерях, которые Александр Семенович в подвальной тишине рассматривал на выставке... Это осталось мне неведомым. Помню лишь наш последний разговор.

Панченко, как и в первый раз, пригласил к часу дня. К этому времени, будь я старше лет на 30, без малейшего сомнения сказал бы, что с Сансеменычем мы стали друзьями. И чай пили мы уже в его «хрущевке» обклеенной простецкими обоями, сидя на старых колченогих стульях. Не часто. Предгорисполкома — человек занятой. Эх, сейчас я ему настоящий Даржилинг бы привез!..

— Сергей, я оставляю должность, — без предисловий начал Панченко, стоя у того самого окна. — Не получиться у меня работа с новыми эффективными менеджерами. Уйду по собственному желанию... Что я могу сделать для тебя?

Без жеманства и глупостей про советскую культурку, я прямо ответил на прямой вопрос:

— Александр Семенович, у моей семьи есть служебные паспорта. Но, после вашей отставки, это будут две ничего не значащие бумажки. Можно специальную выписку на многократное пересечение границы для всех?

Так Александр Панченко стал моей Судьбой!

Поездки с выставкой в Японию, следом в Южную Корею, затем вновь в Японию, принесли моей семье финансовое благополучие. Вместо комнаты в общаге мы могли купить любой дом в черте любого города, а хоть и в пригороде. Наконец, купить машину и научиться ее водить... Но червь путешествий, невытравленное лагерями желание посмотреть ВЕСЬ мир, заставили теперь уже меня самого сделать судьбоносный телефонный звонок. Я позвонил Карену и проинформировал его о том, что настало время строить яхту нашей мечты.

Построить парусник неограниченного класса по мореходности — это подороже покупки дома. А главное, мне втемяшилась мысль — сделать лодку неподверженной коррозии морской водой. Чтобы ни одного болта, ни одной детали из обычной стали на ней не было. Такая задача и сегодня обойдется вам в копеечку, а уж в советское время, когда кроме обрезков фанеры в магазине «Умелые руки» ничего нельзя было просто пойти и купить...

В Комсомольске-на-Амуре мы приобрели большую, рассчитанную на 40 человек, спасательную шлюпку и содрав с нее все, стали мастерить океанскую алюмо-магниевую яхту.

Подняли корпус на самодельные стапеля. Советы нам давали местные умельцы. Но даже морской катер никто из них никогда не строил, и кроме как показать руками, что палуба должна проходить вот здесь, а киль — это такая штука внизу, помочь они ничем не могли.

— Сережа, — сказал мой друг, — из денег яхту не построишь. Нам нужен спец.

И тогда мы позвали в будущую команду судна самого Золотарева! Игорь Иванович имел репутацию легендарного яхтенного капитана. Он ходил под парусами, когда мы с Кареном ходили на горшок в углу комнаты. Золотарева знал весь Дальний Восток. Это был главный судья всех парусных регат от Владивостока до Советской Гавани. Золотарев был одним из шести (sic!) судей в стране, имевших собственную печать Судового Регистра СССР, без которой не могла попасть на официальные соревнования ни одна яхта. Я сам видел, как во Владивостоке ему раскатывают по пирсу красную дорожку к парадному трапу самых «крутых» парусников. И вот мы ждем капитана И.И. Золотарева на борт своей строящейся яхты.

В разговорах я гордо именовал зачатую посудину не иначе как Яхта «Эдвенчер», т.е. «Приключение». И имя данное ей, лодка оправдывала на все сто. Прямо с момента своего рождения из старого ботика.

Первый казус произошел, когда Игорь Иванович прибыл в Комсомольск по указанному адресу во двор дома №50. Упорно не обращая внимания на ободранный щетками от старой краски корпус списанного дюралевого ботика, легендарный яхтсмен и заслуженный спортивный судья высшей категории долго ходил по соседним дворам, спрашивая жильцов где тут яхта «Эдвенчер», и высматривая не покажется ли мачта океанского судна меж строений. Наконец, кто-то ему указал на наш многострадальный ботик и изрек, что ребята именно так называют эту посудину.

Сначала капитан Золотарев присел. Потом побежал, как он нам сам рассказывал, «отлить» в кусты. Облегчившись, мастер парусного спорта стал осторожно обходить «Эдвенчер», ничего не трогая руками.

— А! Вот и Игорь Иваныч приехал! — радостно заорали мы, въезжая во двор на прицепе, полном свинцовых чушек для будущего киля замечательной лодки.

На фото: Игорь Иванович Золотарев — капитан яхты «Эдвенчер» в экспедициях IPV News USA. Филиппины — Индонезия — Малайзия — Никарагуа — Гватемала — Мексика — США. 1999 – 2000 – 2001 годы. Кадры из рекламных роликов официального перевозчика IPV News USA — Национальной авиакомпании Республики Узбекистан «Узбекистон Хаво Йуллари».

Своими руками, из материалов, которые были куплены через десятки посредников черт знает у кого, мы довели лодку до состояния, когда она перестала вызывать улыбку у проходящего мимо народа. Но Бог мой, сколько еще оставалось! Электропроводка, термоизоляция помещений, установка дизеля, две мачты, рангоут, якорная система, паруса — а их на такой лодке аж 7 штук, гальюн и камбуз... Вы никогда не строили большого размера дом самостоятельно, без рабочих? Так вот, это как построить дом себе, соседям, а потом, в придачу, опять же самому, собрать с нуля в гараже машину. Да и гараж тоже, кстати...

И я вновь поехал к Панченко. Это было за два месяца до того, как Сансеменыч плюнул слюной на эффективных менеджеров, присланных Москвой.

Великий Панченко, мой волшебный «Старик Хоттабыч» не подкачал. Правда, на этот раз его кабинет был полон народа.

— Позвольте, товарищи, познакомить вас с нашей местной знаменитостью, — представил меня Александр Семенович, обращаясь к рассевшимся вдоль стены высоковажным дядькам. — Все вы про Сергея выставку слышали, а кое-кто и видел. А теперь Сергей задумал прекрасное дело — показать культуру и достижения нашего края зарубежным друзьям. Для этого ему нужно помочь достроить яхту.

— А это — Панченко повернулся ко мне, — это Иван Иваныч, он директор завода Ленинского Комсомола, где делают атомные подводные лодки. Это — Семен Семеныч, хозяин авиазавода, там же, в Комсомольске. У Семен Семеныча истребители Миг делают. И мой коллега Василь Василич — первый зампредседателя горисполкома Комсомольска-на-Амуре...

Со сказочной быстротой наш ботик стал превращаться в океанскую яхту. Мы уже даже стали подумывать заменить и корпус тоже. Через пару недель «Эдвенчер» повели на буксире вниз по Амуру на судостроительный завод в городе Николаевске.

Саша был сварочным ассом. Аргонной сваркой — вы не забыли, лодка была из дюраля — на наших глазах он заварил треугольное отверстие с блюдце величиной, водя электродом по периметру уменьшающегося отверстия. Работал Александр вниз головой, перегнувшись через шпангоуты...

Мы привели лодку в акваторию судоремзавода Николаевска-на-Амуре и отшвартовали около главного корпуса. Но длины кабеля сашиного сварочного аппарата все равно не хватало. И тогда, плавкраном я поставил двенадцатиметровый корпус прямо под окна сварочного цеха, соорудив стапеля из стальных балок.

— Тебя гланый инжнер просил зати, — жуя бутерброд, прокричал с набитым ртом Карен, свешиваясь с верхней палубы.

Ок. Захожу к главному инженеру завода.

— Сергей, тут такое дело, — обращается он ко мне — можно, конечно, пережить, что лодку вы поставили прямо на клумбу, которую выращивала моя жена. Но у меня — план. В этом месяце я должен спустить на воду два сейнера... Понимаешь? Государственный план.

— Хорошо, а при чем тут яхта? — я удивленно смотрел на собеседника.

— Так все заводские бригады на твоей лодке! — взорвался он. — На прошлой неделе это были электрики, теперь облицовочники... Я уже закрыл глаза на то, что ты заставил рабочих расцементировать и снять со станины большой фрезерный станок! Ваша дурацкая труба, видете ли, помещалась только вдоль цеха. И вы не нашли ничего умнее, как трактором выволочь трехтонный станок в проход! Рационализаторы, мать вашу!

— Никто их не заставлял — возмутился я поклепу главинженера. — В мачте надо было прорезать трехмиллиметровый паз длинной 16 метров, а станок стоял боком к проходу. Не делать же нам дырки в стенах цеха, там бетонные плиты...

— Дырки ни при чем! — продолжал кипятиться главный заводской производственник. — Мне сказали, что ты платишь рабочим за день месячную зарплату. На хрена им сейнер... А у меня госплан, понимаешь? Я за него головой отвечаю. Плааан! — стукнул инженер рукой по столу.

Я молчал, разглядывая цветы в графине. Кажется, такие же росли под яхтой.

— Кстати, местные рыбаки тебя побить собираются.

— Это за что? — буркнул я. — Тоже за сейнер?

— Нет. Сейнер здесь ни при чем. Раньше заварить у Саши пробитую «Казанку» стоило бутылку. А теперь он им называет цифры, за которые новую лодку можно купить...

— Чего он тебя звал? — спросил Карен, когда я залез по трапу на «Эдвенчер».

— А, — махнул я рукой, — выяснял, можно ли из денег построить яхту.

На фото: Капитан Игорь Золотарев ведет яхту «Эдвенчер» по реке Амур в Хабаровском крае. 1989 год.

Паспорт для Книги Рекордов Гиннесса

КГБ запоздало. Инспирированный конторой фельетон о строительстве «Эдвенчер» появился в день, когда мы спустили свое детище на воду и самостоятельно закрыли за собой ворота завода. В речпорту лодка встала под погрузку продуктов для кругосветки. А мы поехали в Хабаровск за паспортами. Оказалось, что ни общегражданских заграничных, ни синих служебных, не достаточно для выхода за пределы морской государственной границы СССР на собственном судне. Пограничники требовали от каждого члена команды наличие паспорта моряка.

О том, что чекисты приглядывают за строительством кораблика, мне рассказал Саша сварщик. Серые выясняли у него — не просил ли я сделать на лодке тайники? Кстати сказать, тайна у «Эдвенчера», как у всякого порядочного парусника, имелась. Есть она и до сегодняшнего дня. Про тайник и о том, что в нем находится, знает Карен. Ну и я, конечно. Кажется, даже Золотарев не был посвящен.

А с паспортами случилась загвоздка. Начальник пароходства, милейшей души человек, отдал приказ изготовить необходимые бумаги для яхты, включая злосчастные паспорта моряка. Проблемой оставалась лишь Анастасия — моя дочь. На тот момент ребенку не было и года. В служебном паспорте МИДа Анастасия была вписана в особую графу к матери, с их же двойной фотографией. А вот паспорт моряка такой казус не допускал.

Мы долго мараковали как же оформить ребенка, пока в голову начальника пароходства не пришла мысль вызвать шефа отдела кадров.

В кабинет вошел настоящий морской волк. Древний, как Катти Сарк. Выслушав стенания о проблеме паспорта для моряка родившегося в прошлом году, седой лунь притащил такой же как сам древний талмуд и, наставительно подняв указательный палец, отчеканил.

— Лодка ваша есть парусник. А это — начкадров потряс толстенной книгой в кожанном переплете — положение об экипажах парусных судов от 1934 года. Его никто не отменял. Коммерческих парусников не стало, и о положении забыли. Вот здесь, на странице 214 сказано, что на парусном корабле может быть несовершеннолетний матрос в должности юнги.

Сухопутный толмач морских правил перелистнул страницу.

— Возраст для юнги нигде не указан. Так что, все по закону... — суперпрофессионал перевел взгляд от полувековой давности уложения на своего командующего, — оформлять?

Так мы стали кораблем. А Анастасия получила восжеланный паспорт моряка. Единственный в мире юнга, у которого в графе паспорта «особые приметы» указано: «рост — 80 см., цвет глаз — голубой».

В возрасте полутора лет, дочь впервые попала в Книгу Рекордов Гиннесса.

Карен получил паспорт с должностью старпома, я заделался всамделишным капитаном парусника — к тому времени у меня уже были права яхтенного капитана с правом коммерческого найма, — а Игорь Иванович стал капитаном-наставником яхты «Эдвенчер». Впереди нас ждала Япония.

На фото: Служебный паспорт моряка Анастасии Сергеевны Мельниковой. Самого молодого в мире юнги парусного флота.

Крысы нападают

Это часть рассказа о том, как серые начали игру и проиграли.

Небольшая вводная. Почему я их возбуждал, как Виагра?

Мотаясь по в разной степени сохранности лагерям ГУЛАГа, я открыл для Запада — русским наплевать на свою историю — чудовищный факт. Его можно охарактеризовать коротко. Это использование заключенных в специальных лагерях для преступных медицинских экспериментов. Задолго до фашистской Германии.

На севере Магаданской области я искал и нашел шахту с сотнями расстрелянных зэка и военнопленных японцев — вечная мерзлота сохранила им лица. Но, самое главное — обнаружил на горном перевале секретное лагерное кладбище, где у всех захороненных были распилены черепа, а из костей двух из них торчало что-то похожее на тонюсенькие проволочки-электроды.

Я приволок останки прокурору Хабаровского края Валентину Степанкову. После развала Союза он станет Генеральным прокурором России. Степанков не только отправил фрагменты костей на судмедэкспертизу и отдал мне официальное заключение, он еще и приехал на новую выставку с убойным названием «Обвинение СССР в опытах над людьми».

КГБ на выставке был представлен коллегией в полном составе во главе с генералом Пирожняком. Серые понимали, что здесь и сейчас творилась история, вопреки закрытым архивам. Они стояли в сторонке, сбившись в тесную безликую массу мышиного цвета. Я заранее пригласил несколько высокопоставленных японцев на открытие громкой экспозиции — шла прямая трансляция NHK, поэтому запретить выставку отчаянных не находилось даже среди этой малопочтенной публики палачей. Серые ждали прокурора, питая надежду, что Степанков что-то решит с этим непотребством раскрытых на публичное обозрение могил. А Валентин был депутатом Верховного Совета СССР и власть имел коллосальную. Наконец, прокурор края приехал и решил вопрос. Он взял микрофон и толкнул речь.

Поэтому у серых вырос на меня большущий зуб. И он болел.

На фото слева: Трепанированный череп из могилы под литерой «Г-50». Лагерь Бутыгычаг, Магаданская область, СССР. Фото Сергея Мельникофф, aka MFF. 1989 год.
Правое фото: Депутат Верховного Совета СССР, прокурор Хабаровского края Валентин Степанков открывает знаменитую выставку Сергея Мельникофф «Обвинение СССР в опытах над людьми». Хабаровск, 1989 год. Фото ТАСС.

«Эдвенчер» отшвартовали на краю городского причала Николаевска. Моросил мелкий, нудный дождь. Начинало смеркаться, когда по палубе загрохотали сапоги.

В кокпит спрыгнул человек в милицейской форме.

— Дежурный из прокуратуры города, — представился он. — Товарища Мельникова просят к телефону.

— Ало! Да. Я слушаю...

Трубка ответила голосом Степанкова: — Сергей? На тебя санкция из Москвы. Я ничего сделать не смогу. Завтра за тобой придут. Уходи!

Валентин Георгиевич Степанков, главный прокурор Хабаровского края, был одним из немногих доверенных людей, кто знал про паспорта моей семьи с «золотой» выездной визой.

Прикинув, что у меня осталось часов десять — серые любят наносить удары под утро — я вернулся на «Эдвенчер», взял рюкзачок с детскими вещами, позвал жену с ребенком и мы сошли на берег. Лодку, Игорь Иванович с Кареном, должны были увести в Хабаровск.

За час до полуночи яхта отдала швартовы и растворилась в дожливой мгле. Я рассчитывал, что искать «Эдвенчер» по Амуру не станут. Подождут, пока парусник появится на рейде Хабаровска. Это давало фору до конца недели, за которую моя семья должна была исчезнуть из СССР. Проблема состояла в том, что наши паспорта аннулированы. В этом можно было не сомневаться. В любом порту Хабаровского и Приморского края нас ждали серые.

Мы же ехали поездом — невозможно отследить передвижение по анонимным билетам — до самого Улан-Удэ. Не найдя нас на яхте, серые скорее всего решат, что я отправился «искать правду» в Москву, а уж никак не в Бурятию.

Поезд тащился трое суток. Время уходило. Проблемы нарастали. В Улан-Удэ не было билетов на поезд Москва — Пекин. В нем всего несколько вагонов и были они забиты под завязку. Красная книжечка с подписью Раисы Максимовны открывала любую дверь, но не в вагон международного сообщения. И тогда я пошел к Председателю Верховного Совета Бурятской АССР.

Сев напротив архиважного дядечки, я раскрыл перед его взором самый главный свой «Аусвайс», а затем методично, один за другим, начал выкладывать на стол паспорта. Три паспорта моряка, два гражданских паспорта, и сверху эту пирамиду Хеопса накрыл синими МИДовскими.

Уже к середине демонстрации дядька смотрелся ошалело. Такое шоу торжества бюрократии для чиновника даже его ранга, было абсолютно эксклюзивным. У него у самого такого богатого набора точно быть не могло. И наверное он решил, что эта невиданная коллекция вся на мое имя. Не исключаю, что хозяина кабинета посетил позыв вытянуться во фрунт. Изогнув брови в два вопросительных знака, глава Бурятии молча взглянул мне в глаза.

— Не могу вам сказать, кто я такой. Но завтра мне нужно быть в Пекине. Поезд есть сегодня в пять вечера, но нет мест... Мне нужно два.

— И это все? — с явным облегчением выдохнул Председатель Верховного Совета, снимая трубку красного телефона.

Я молил всех бурятских богов, чтобы Предсовета не позвонил в местное КГБ, с удивлением вопрошая — с каких это пор ИХ важные люди из центра ходят побираться за билетами в Верховный Совет?

— Снял для вас правительственную бронь, но кассир говорит места будут в разных купе... — придерживая телефонную трубку, добрый дяденька вновь обратил взор в мою сторону.

— О! Без проблем. Большое спасибо... — я поспешно сгреб паспорта со стола.

Уже только в Пекине супруга узнала, что мы «свалили» из страны. Нам предстояло пересечь государственную границу СССР с аннулированными паспортами, то есть нелегально. И я не без основания опасался, что натасканные физиономисты погранвойск КГБ поймут по ее лицу, что у этой семьи что-то не так. А пристальное внимание к «фуфловым» документам, которые мне предстояло подсунуть охранителям рубежей ИХ родины, в этой поездке в один конец было ни к чему.

А пока Карен и Игорь Иванович ведут «Эдвенчер» вверх по Амуру, я расскажу о процедуре пересечения госграницы в советском государстве.

Про границу на семи замках — это истинная правда. Так оно и было. Железнодорожный состав загоняли на высокую насыпь, окруженную рядами колючей проволоки со смотровыми площадками над крышей каждого из вагонов. Весь подвижной состав оказывался как на ладони. Пассажирам строго приказывали оставаться на своих местах — передвижение по вагону категорически запрещалось. Затем, с двух сторон, в каждый вагон заходил пограничный наряд с собакой и, идя друг другу навстречу, военные собирали паспорта на проверку, сличая физиономию владельца «ксивы» с оригиналом. Нация Homo Soveticus тщательно оберегала секрет не имеющий аналогов в мире — как запускать людей в космос, век восседая «орлами» над дырками провонявшихся говном дощатых сарайчиков.

Необходимое пояснение про статус служебных паспортов, оформляемых МИД СССР. Наивняк, а вернее советский быдляк, думает, что эти ксивы дают офигенное преимущество. Спешу разочаровать. Обладатели синих паспортов за рубежом всегда воспринимаются властями страны пребывания в качестве официальных шпионов. И если с обычным загранпаспортом вы можете передвигаться свободно, то для держателей служебных существуют очень серьезные ограничения, вплоть до нотификационно-уведомительной системы о каждой предстоящей поездке внутри государства. Оказавшись в Китае, мы должны были сразу перейти на нелегальное положение. Сделать это, не будучи китайцами внешне, не представлялось возможным.

Но в СССР такие паспорта однозначно указывали на вашу принадлежность не просто к сливкам общества, а к высшей номенклатуре. И был еще один, очень тонкий момент. Я уже только в Штатах узнал, что многократная длительная выездная виза из Союза Советских Социалистических Республик выдавалась чиновникам, начиная с заведующего отделом Центрального Комитета КПСС, или республики. В крайнем случае, вы должны были занимать должность не ниже секретаря обкома партии. Срок действия многократной выездной визы не мог превышать одного года. Исключения из этого правила не предусматривались. Наши визы были на ПЯТЬ лет и заметно перекрывали дату истечения срока обоих паспортов.

Ё-маё, сейчас скажет читатель. Заврался Мэтр...

А вот и не заврался. В том самом представительстве МИДа в Находке, где за несколько месяцев моей семье раз пять оформляли однократный выезд, и когда я вприпрыжку принес бумагу, гласившую о необходимости поставить многократную выездную, то Светланы, которая этим всегда и занималась, не оказалось на работе. Света ушла в декрет. Новая, чрезвычайно молодая сотрудница, спросила на какой срок виза? В выписке этого указано, естественно, не было. Годичный срок определялся законом, который ни я, ни сотрудница волшебной разрешительной конторы, не знали. Без промедления, тоном всезнайки с планеты счастья, я ответил, что пяти лет будет достаточно — я же собирался ездить по миру из СССР, не помышляя тогда ни о каком побеге. На дату окончания срока действия паспортов никто из нас не обратил внимания.

Теперь нам предстоял выезд только в одном направлении. Самый главный рывок. Последний.

Была еще одна «фишка» у «золотой» визы. Без такой архиважной детали, нас бы серые взяли.

На такую визу пограничники ставили отметку о пересечении границы только два раза — при первом выезде из СССР и при последнем въезде в родной дом, если срок «золотого» разрешения был близок к окончанию. Это правило и спасло нас.

Когда розовощекий старший лейтенант пограничных войск КГБ СССР — я не помнил его звания, мне его подсказали через 30 лет, и об этом в конце рассказа — взял два синих паспорта, а я, крикнув жене в конце вагона, чтобы она выглянула из купе с ребенком для обзора их старлеем, сделал фейс «кирпичом» и сказал спокойным тоном.

— Можете не забирать. Штамп в них ставить нельзя.

Удивленный моими словами старший наряда стал листать документы. Он то всего лишь сличал фотографии, но после такого громкого заявления, решил разобраться — что за птица такая перед ним.

Я охотно пояснял статус визы, о котором, вне сомнения, старлей знал лучше меня. Я вывел это правило из практики, а он то учил его в Академии погранвойск КГБ. И кому такая виза проставляется, тоже знал.

Тем не менее, я понимал, что если старлей унесет наши паспорта на заставу, то через непродолжительное время в вагон ворвется вооруженный наряд. Поэтому, словоохотливо трещал, пояснял человеку в форме, что это вот — визы Японии, а это — Южной Кореи, с которой, кстати, у нас и отношений то никаких нет, даже торгового представительства, поэтому я получаю визы Сеула в японском городе Ниигата... И в паспорте супруги с дочерью точно такой же винегрет... Служба... что поделаешь. По себе же знаешь, старлей, что такое приказ.

Что мог подумать старший лейтенант, глядя на разбитного молодого вежливого пассажира в приличном костюме, который с маленьким ребенком — из СССР не выпускали с детьми ни под каким предлогом, ни при какой должности — катается по капиталистическому миру с частотой поездок в столичном метро? А только одно — свой брат. Причем очччень высокопоставленный разведчик. Хват! Рискующий семьей для процветания его Великой Социалистической Родины!

Старлей сложил два паспорта, и козырнув, протянул документы мне в руки.

— Может супруге подойти? — поднял я градус обожания защитника советской земли.

— Не надо. Я все видел...

Поезд проверяли 5 часов и 17 с половиной минут. Затем состав тронулся и медленно выехал через широкие ворота сплетенные из колючей проволоки. Советский Союз в последний раз остался за кормой, вместе со своим символом.

На фото: Западный железнодорожный вокзал в Пекине. Именно сюда я приехал с восемьюстами долларами США в кармане, сбежав из СССР с женой Полиной и двухгодовалой дочерью Анастасией.

Приведя «Эдвенчер» в Хабаровск и следуя изменившимся планам, Карен сделал попытку погрузить яхту на борт сухогруза, идущего в ближайший китайский порт. Я не помню в деталях, почему это не удалось сделать моему другу. Кажется, не хватило какой-то бумаги с парой печатей, которую я бы достал за полдня. Но, как говорится, каждому — свое. Зато мой друг отличался кристальной честностью и внутренним шармом врожденного интеллектуала. Еще на заре нашей дружбы случай сделал Карена заместителем министра лесного хозяйства одной из республик, славящуюся своими пустынями, и где за строительную древесину готовы были платить по весу советскими же червонцами. Так Карен уволился с этой доходной должности лесного визиря через месяц по собственному желанию, объяснив семье и друзьям, что ни воровать, ни брать взятки он не умеет и учиться этому ремеслу не намерен.

Позвонив в Хабаровск в очередной раз, я попросил Макарова попытаться вывезти из страны большой чемодан с пленками и записями о лагерях ГУЛАГа.

Карен согласился. Для этого ему предстояло сесть в самолет на рейс до Харбина, каким-то образом просквользнув советскую таможню с информационной бомбой в руках. Мой путь был заметно длиннее. Из Таиланда, где ООН оформляла мою семью для въезда в США, я должен был лететь до Харбина через Пекин, затем незаметно вернуться обратно в Бангкок. Правила поездок для политических беженцев не приветствовали посещения этими самыми беженцами стран красной зоны. Но какие правила и когда меня останавливали? Сбылась мечта бывшего узника замка Иф — он мог колесить по миру без всяких выездных виз.

В Китай мой друг привез не один чемодан, а два! На вопрос, как ему удалось протащить их через таможню — отснятые фотоматериалы и рукописи вывозу из СССР не подлежали, это прямо указывалось в бланках деклараций — Карен ответил, что было бы желание...

— А вот яхту вывезти не удалось... — с сожалением констатировал он.

Через десять лет, в ташкентской студии IPV News USA, Игорь Иванович поведает печальную историю яхты. «Эдвенчер» долго стояла в тамошнем яхт-клубе, а в какую-то из зим лодку растащили мародеры. На яхте была мебель красного дерева и обтянутые белой кожей диваны. Пропала и богатая библиотека. Прибрать к рукам парусник целиком побоялись — город прекрасно знал, чья это собственность, и от каких дядей можно получить по башке, вернись Сережа. Один только прокурор края чего стоил...

«Приключение» было растащено по винтику на цветмет. Для русского не выпить за чужой счет — смерть. Не украсть — великий грех. Люди с пёсьими головами. Орлы на засранных досках с дырками.

Заключение

Помните, я обещал рассказать о том, как через 30 лет мне подсказали в каком военном звании был пограничник, изучавший в вагоне поезда Москва — Пекин паспорта моей семьи?

Это случилось зимой 2020 года в... Душанбе. Мы прилетели небольшой делегацией из Киева для презентации руководству горной республики проекта Всемирного фестиваля на Памире.

Радушный прием делегации оказал и украинский Посол в Таджикистане Василий Серватюк. В один из вечеров, разыскав в столице мусульманской страны ресторан с украинским салом и горилкой, пан Серватюк задал мне какой-то вопрос из серии «Как ты дошел до жизни такой?»

Когда в рассказе я упомянул, что до сих пор стоит предо мною лицо последнего советского пограничника, но вот звание служивого из той сцены в вагоне, убей, не помню... Посол коротко обронил:

— Он был старшим лейтенантом.

По тону сказанного как-то сразу стало понятно, что Чрезвычайный и Полномочный Посол Украины в Республике Таджикистан и в Исламской Республике Афганистан, знает больше, чем говорит. Попридержав рюмку с горилкой, я вперил вопросительный взгляд в простодушное украинское лицо.

Серватюк улыбнулся еще шире.

— Изучал твое дело. Правда, фамилия там не была указана. Но с почти грудным ребенком из СССР сбежал ты один. Да вначале и шухера то никакого не было. До того, пока ты сам не начал гнать волну... Уже оттуда.

И опрокинув стопку, Посол добавил, погасив улыбку.

— По службе изучал. Тогда я был первым замом командующего погранвойск Украины. А циркуляр по типу летных происшествий, рассылался по управлениям. Врага надо знать в лицо! — вновь засмеялся Посол.

— Хорошо сказано... — подумалось мне. Про шухер, и правда, ничего не было в «Правде». Было в «Известиях». Большой «подвал». Я помню концовку наизусть:

«В этот раз компетентные органы оказались некомпетентны в том, где и как, вместе с семьей, он пересек государственную границу СССР…»

На фото справа: Чрезвычайный и Полномочный Посол Украины, генерал-лейтенант Василь Серватюк (стоит справа) принимает в Посольстве Украины в Республике Таджикистан непойманного Сергея Мельникова. Ныне — американского фотографа MFF.
На левом фото: Юнга яхты «Эдвенчер» Анастасия Мельникова. Ныне — актриса американского Голливуда с двумя университетскими дипломами. Полиглот, говорящий на дюжине языков народов мира.

Постскриптум

Я нигде не публиковал историю своего побега через советскую границу, отделываясь лишь ничего не значащими словами. И долее тридцати лет молчал о роли Александра Семеновича Панченко в моей Судьбе. Спасителю семьи Мельниковых сегодня под девяносто. Нам ли бояться серых?

MELNIKOFF Дайджест | ✦ Сергей Мельникофф, 2021 | МОЙ ДРУГ — КАРЕН МАКАРОВ | часть I Как мой друг подарил шерпам Тибета экспедиционный лагерь IPV News USA. Как мы сменили руководство силовиков Кыргызстана. Как вывозили золото Чингизхана с Акаевым и Айтматовым... До экспедиции на Эверест в 1998 году, стаж нашей дружбы перевалил за 30 лет. Судьбе было угодно познакомить меня с Кареном еще в студенческие годы.