✦ Сергей Мельникофф, 1989 – 2021 | КАК Я НАШЕЛ «ЧЕЛЮСКИН»

С разбором «полета» в глубины Чукотского моря от специального корреспондента экспедиции — Вадима Наймана.

— Москва, Кремль, лично Иосифу Сталину. Полярное море, 14 февраля (передано по радио). 13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллен «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов.
— Начальник экспедиции Шмидт.

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — Время от времени меня посещает мысль, что с челюскинской эпопеей что-то не так. В стране, где в информационном пространстве живут 28 выдуманных панфиловцев, якобы геройски сражавшихся под Москвой, можно лепить любую версию происшедшего в далекой Арктике, где никаких свидетелей, кроме белых медведей, нет. Почему капитан, утопивший вверенный ему новый корабль, допустивший гибель человека на всеми покинутом судне, и оставивший даже вахтенный журнал на ходовом мостике (только за это уже положен трибунал), получил орден? Тогда и кэпа Титаника нужно возводить в рыцарское звание с включением в пантеон великих мореплавателей.

Здесь я опишу удивительную экспедицию, которую мне довелось организовать в 1989 году. Многие мелкие детали стерлись из памяти, поэтому я буду строить свое повествование опираясь на рассказ Вадима Наймана — корреспондента газеты «Молодой дальневосточник», которого я взял в плавание к «Челюскину» именно для беспристрастного освещения событий «со стороны». Был с нами еще и человек из всесоюзной газеты «Труд». Но это издание рта не раскрыло. Наверное, этот «корреспондент» не умел писать, зато красиво докладывал. Он появился из неоткуда, и пропал в никуда.

Экспедиция состояла из Вадима Наймана, автора этих строк, моей супруги Полины и нашей десятимесячной дочери — Анастасии. Это была уже вторая в жизни ребенка длительная поездка в условиях далеких от благ цивилизации. Летом мы закончили трехмесячный вояж на геологической «вахтовке» по горам Тянь-Шаня, в который дочь отправилась в возрасте шести месяцев, сидя, что называется, «на горшке». Анастасия никому не доставляла никаких хлопот, видимо сразу впитав дух путешествий. В чукотском Уэлене, на «Празднике кита», ребенок спал с многочисленными гостями торжественного убийства морского исполина последним советским китобойцем «Звездный», в спортивном зале местной школы, вызывая своей сосредоточенной молчаливостью неизменное восхищение командированных на край света журналистов «Комсомольской правды», удостоивших Анастасию первого упоминания в большой прессе. Статья называлась исключительно претенциозно — «Этот сумасшедший Мельников», и наполовину была посвящена маленькой Насте.

Через много лет я рассказал об этой экспедиции «Ленте.Ру», работая над текстом с основателем издания Антоном Носиком, где напирал на фактологический и исторический аспект происшествия с «Челюскиным». А Вадим Найман описывал личное восприятие поездки. Для меня такой взгляд стороннего наблюдателя более ценен, чем история пошедшего ко дну сухогруза. Поэтому первое слово всегда — товарищу по экспедиции, с моими «заметками на полях». А то бывшего члена команды, иногда, заносит. А начальство — оно ведь и существует для исправления завиральных версий «акул пера».

В Рунете экспедиция подается как организованная газетой, в которой Вадим Найман работал корреспондентом. Своим молчанием, Вадим, эту версию, как бы, поддерживает.

«В 1989 году хабаровская редакция газеты «Молодой дальневосточник» организовывала экспедицию к затонувшем пароходу «Челюскин» (инициатор писатель Павел Халов, начальник Сергей Мельников, судно «Дмитрий Лаптев»), и даже отправила в Чукотское море собкора «МД» Вадима Наймана».

Написанное также далеко от истины, как любимое россиянами выражение — «не имеющее аналогов в мире».

«Молодой дальневосточник» это не «Гардиан». Даже если бы журналистское начальство оставило всю редакцию региональной газеты без годичной зарплаты, то этих денег не хватило бы на оплату даже одних суток фрахта такого судна, как «Дмитрий Лаптев».

Известный дальневосточный писатель Павел Халов был моим другом. Как писатель, Халов, безусловно, мог выступить инициатором экспедиции, но вопрос — перед кем, и кто бы дал денег? И каким богом Сергей Мельников вдруг оказался начальником экспедиции газеты, к которой, в этом случае, не имел бы никакого отношения? Зашел с улицы, и пришлого инициативного товарища сделали начальником вполне себе резонансного проекта — так что ли?

Господа, пишущие по-русски, научитесь уже обращаться с фактами так, как они того заслуживают. Еще профессор Воланд вам говорил на русском же языке: «Факт — упрямая вещь!» И выучите хотя бы начальный курс элементарной логики. Тогда людям с мозгами не придется читать перлов, подобных этому:

«В 1980 году подводная лодка ВМС посетила ориентировочную точку нахождения затонувшего парохода «Челюскин». Один из офицеров подводной лодки — водолаз Генрих Костин сообщил в Магаданский клуб подводного плавания, что через иллюминаторы были видны обрывки тросов, зацепленные водолазами за металлические конструкции затонувшего парохода».

Объясните мне, где, черт возьми, на подводных лодках советского военного флота располагаются иллюминаторы, через которые их офицеры смотрят на металлические конструкции «Челюскина» в воде с прозрачностью 50 сантиметров?

И сколько принял «на грудь» доблестный капитан, который наехал вверенной ему субмариной на лежащий на дне огромный корабль, не боясь ни тарана, ни запутывания в этих самых тросах? И что такое в морской терминологии «ориентировочная точка нахождения»? Уж такой откровенный бред писать — себя позорить.

Экспедицию на затонувший «Челюскин», как бы 142 миллионам читателей не хотелось обратного, организовал я — Сергей Мельников, воспользовавшись служебным положением члена Правления дальневосточного отделения Советского фонда культуры. Мои «корочки» венчало факсимиле Раисы Горбачевой, бывшей одним из руководителей этой организации. Чем и объясняется сама возможность реализации «сумасшедшего» проекта.

Корреспондент от газеты «Молодой дальневосточник» был приглашен в экспедицию по той причине, что командировочные расходы оплачивал Краевой комитет комсомола Хабаровского края, через свою коммерческую структуру «Молодежный досуг». Делая это комсомол по той же веской причине наличия у меня «золотых корочек». А газета «Молодой дальневосточник» была органом ВЛКСМ края.

Почему выбор пал именно на Вадима Наймана — я не помню. Скорее всего, Вадим еще раньше опубликовал про меня какой-нибудь фельетон с плохо склеенными фактами. А я люблю такие вещи. Потому, что сырое журналистское варево дает возможность долго его пережевывать. А чем больше появляется в СМИ материалов скандального характера, тем выше (и дороже) котируются мои прожекты.

И коренной вопрос: что было героического в плавании парохода по Севморпути, на протяжении которого немало местных поселений и были даже города; на острове Врангеля круглогодично работала полярная станция; а в Певеке функционировал большой лагерь советского ГУЛАГа, вымерзавший каждую зиму вместе с зэками, вохром и сторожевыми псами, — задумываться жителям СССР не полагалось. Героический поход — и все тут! С этих позиций, у меня «героических» походов — вагон и маленькая тележка.

Вадим НАЙМАН: — 13 сентября 1989 года в Чукотском море была произведена фотосъемка парохода «Челюскин» и по космической системе «Транзит» определены точные координаты, требующие внесения изменений в мореходные карты.

— Я оставил за кадром историю «Челюскина» (посчитав, что она на каком-то уровне общеизвестна) и рассказывал, в основном, об экспедиции.

— Так, вы точно нашли «Челюскин» или нет? — спросили мы. [Текст рассказа Вадима Наймана здесь и далее приводится по изданию Дебри-ДВ «Четыре с половиной минуты у «Челюскина».]

— Полагаю, что да, — его ответ. — Мельников спускался, а я на ботике рядом стоял. Нашли с помощью системы «Magnovox», на «Лаптеве» как раз ее испытывали. Насчет научной состоятельности этой экспедиции и того, что делал Мельников, судить не могу. У многих есть сомнения. Но то, что он туда [к затонувшем пароходу «Челюскин»] спускался, подтверждаю...

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — Обалдеть! Вадим Найман — «полагает»! Значит капитан Кравцов передавал телеграмму с уточненными координатами затонувшего «Челюскина» в картографическую службу Минморфлота СССР, тоже «полагал», получается?

И офицеры, снимавшие показания с «Магнавокса», полагали. И начальники трех экспедиций, сообразуя свои действия с работами на затонувшем судне «полагали», что под нами лежит пароход, а не космический корабль...

Заячьи вы хвосты. «Полагатели», сомневающиеся в собственном умении добиваться поставленной цели. Вот мне точно с вами не по пути.

И при чем здесь «научная составляющая»? Да еще и приправленная «сомнениями многих...» Сомнениями в чем? Лежит ли в Чукотском море «Челюскин», а не «Титаник»?

Погружение одинокого аквалангиста в примитивном, даже по тем временам, водолазном снаряжении, предназначенном чисто для спортивных целей, сопровождается громкими фразами про научные исследования...

Кому нужен этот словесный понос? Привычка конструировать умные фразы при минимуме знаний? Так это организаторы приснопамятной экспедиции «Челюскин-70», которых я громил в упомянутой статье на «Ленте.Ру», должны были напускать туман и много врать с серьезным видом, выклянчивая финансирование.

Мне не нужно в этом помогать. Я получаю деньги на впервые заявленные цели. Их мне дают, как давали первопроходцам. Тому же Семену Дежневу, братьям Лаптевым. А тем, кто тянется за мной — да, приходиться использовать наукообразную терминологию и втирать очки среднего ума бизнесменам и верхоглядам от журналистики.

Кстати, про снимок, который венчает по всему Рунету тему моего погружения на «Челюскин». По-моему, даже Найман уверовал в то, что на нем изображен момент поиска, утопленного Ворониным парохода. Это не так. Я не знаю автора этой фотографии, но отлично знаю по какому поводу и когда она сделана.

При подходе к острову Врангеля «Дмитрий Лаптев» затерло льдами, и мы потеряли ход. Когда же ледокол «Владивосток» вызволил наш НИС [научно-исследовательское судно] из ледового плена, то капитан попросил меня осмотреть винто-рулевую группу перед тем, как запустить главный судовой дизель. Потому, что если льды покорежили лопасти винта, то могли «полететь» подшипники вала.

Вот тогда-то и спустили этот ботик, с которого я погрузился для осмотра кормы и винтов нашего корабля. Глубина там была от силы метров десять, потому что я отлично видел дно.

Строго говоря, к поискам «Челюскина» эта фотография не имеет никакого отношения. Правда на ней присутствует Вадим Найман — стоит последний в группе моряков, которые пытаются заглянуть под ватерлинию «Дмитрия Лаптева». В левой части кадра, белой полосой вне резкости просматривается корпус нашего гидрографа.

От шлюпки, с которой я нырял на «Челюскин», до «Дмитрия Лаптева» было метров 150, если не больше. Ни один капитан не будет отдавать якорей, стоя над затонувшим судном! Потому, как со 100% гарантией останется без оных.

На левом снимке: Обследование Сергеем Мельникофф винто-рулевой группы НИС «Дмитрий Лаптев» в бухте Роджерс на рейде острова Врангеля. Вадим Найман стоит последним в группе моряков. Справа: попытка донной драгой выловить какой-нибудь артефакт с затонувшего «Челюскина». Драгу (на первом плане) опускали прямо с борта «Дмитрия Лаптева» в надежде достать пару мелких железок. Фото членов команды НИС «Дмитрий Лаптев» и Сергея Мельникофф. Чукотское море, 1989 год.

Вадим НАЙМАН: — В мутном иллюминаторе проплывали рыжие скалы острова Аракамчечен, где, как нам говорили, находится знаменитое лежбище моржей. Само лежбище надо было высматривать в противоположный иллюминатор. Но та сторона была отгорожена от нас грудой ящиков с колбасой, от которой по всему салону распространялся восхитительный запах. Ящики местами были проломлены, а колбасные палки — то ли обкусаны, то ли выскоблены чайными ложками.

Сопровождая эту колбасу, мы летели из бухты Провидения, что на Чукотке, в бухту Лаврентия, что тоже на Чукотке, — где должны были выгрузить ее и поместить на склад. За эту услугу экипаж самолета согласился туда нас доставить.

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — Немножко не так. Вернее — наоборот. Не мы сопровождали колбасу, это груз продуктов был доставлен в Лаврентия благодаря нам.

В Провидения я зашел к руководителю полетов местного аэродрома и поинтересовался, есть ли возможность четырем путешественникам улететь в Лаврентия, где в летний сезон базировались суда гидрографического флота. Ответ был категоричным. Только — фрахт. Но тощий кошелек комсомольских вожаков не позволял нашей экспедиции нанимать чартерный рейс. Тогда я спросил, есть ли сейчас в небе что-либо, летящее в необходимом нам направлении.

Здесь нужно сказать, что мой отец, всю сознательную жизнь своего младшего сына, проработал руководителем полетов гражданской авиации. Я вырос на командных вышках в аэропортах разных городов страны и чего-чего, а терминологию и что спрашивать у РП [руководителя полетов] про ему подотчетный воздушный флот — знал на пять с плюсом.

РП ответил, что есть грузовой Ан-26, который идет пустой транзитом через его сектор, но посадить его для нас он не может — слишком уж незначительный у нашей команды вес.

И тогда я помчался в Райпотребсоюз. Заскочив на всех парах в кабинет начальницы, я поинтересовался — нет ли у нее залежалого груза на Лаврентия?

— Азохен вей! — вскричала в волнении прекрасная чукчанка.

— Да у меня пять тонн колбасы пропадает на складе!

Дальнейшее, как догадывается проницательный читатель, было делом техники. Я обеспечил Райпотребсоюзу грузовой авиационный борт, а они колбасу и оплату фрахта воздушного извозчика.

Чтобы провернуть такую простенькую операцию, не нужно 40 лет руководить экспедициями.

Вадим НАЙМАН: — Очередной — который по счету — полет не радовал. Шла третья неделя с того момента, как в кабинете начальника одной из рыбопромысловых организаций Магадана нам сообщили, что судно, которое, как уверял руководитель нашей экспедиции Сергей Мельников, нами зафрахтовано, — на самом деле находится на другом конце света. И теперь надо искать кого-то еще, кто бы взялся доставить нас к той точке, где Мельников должен был совершить погружение на затонувший в 1934 году в Чукотском море пароход «Челюскин».

«Север есть север, — вздыхал наш руководитель. — Здесь царит его величество случай».

И случай не подвел. После двухнедельных скитаний цель нашей экспедиции нашла, наконец, понимание у главного инженера гидрографической базы в бухте Провидения Ю.П. Гаазе и у капитана-наставника этой базы С.А. Григорьева. Этих людей я просто обязан упомянуть, потому что именно они дали команду экипажу стоящего в бухте Лаврентия гидрографического судна — «Дмитрий Лаптев» — взять нас на борт.

«Лаптев» — судно небольшое, вполне комфортабельное. В конце августа 1989 года, на нем находилось сразу три экспедиции, наша была четвертой. Так что мы даже слегка растерялись, сходу окунувшись в атмосферу столичной науки.

Самой маленькой была экспедиция по испытанию навигационных спутниковых систем «Марс» и «Транзит» их было всего трое, и на борту их прозвали «марсианами».

Две другие экспедиции занимались изучением фауны и физико-химических свойств воды здешних морей. А возглавлял все это — строгий усатый человек в очках — Александр Вульфович Чирейкин, по-простому — Вульфович или «Чир» — легендарный начальник отряда полярной авиации, которого знал весь Север.

Но главным здесь был все же не он. Главное лицо на судне — это капитан. Капитан может все, даже арестовать вас и отдать под суд. У него есть даже право сочетать вас на борту законным браком.

И капитан, наш капитан — Б.И. Кравцов, добрейший Борис Иванович, поведавший нам впоследствии столько увлекательных морских историй, в первый момент разглядывал нас так, словно сомневался: то ли сразу отдать нас под суд, то ли предварительно сочетать браком, и не знал лишь, как это осуществить.

Ибо имелось в наличии трое мужчин и лишь одна женщина, — Полина Мельникова, жена нашего руководителя. Но самым странным (и эта деталь потом многим давала повод представлять нашу экспедицию на «Челюскин», как несерьезную) — было то, что на руках у Полины была их дочь Настя, которой на тот момент исполнилось год и два месяца. Ну, а что делать, если не на кого на месяц оставить ребенка?

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — Поскольку, обращаясь к журналисту, нельзя сказать фразу: «лучше молчать, чем говорить», не обрекая последнего на голодную смерть, то выскажусь более корректно.

Настя имела три бабушки, пять прабабушек и одного одинокого дедушку. Но папа Насти готовил дочь к тому, чтобы, став взрослой, она не удовольствовалась должностью корреспондента заштатной газеты, а была среди тех, кто ломает действительность и перестраивает суровую реальность жизни под свои интересы.

Так и случилось. Ныне дочь — актриса Голливуда с двумя университетскими дипломами, говорящая, пишущая и читающая на дюжине языков мира. К 15 годам Анастасия посетила 40 стран, имея за плечами три кругосветные экспедиции.

Родилась Анастасия 4 октября 1988 года. Соответственно, на НИС «Лаптев» Настя попала в возрасте неполных 11 месяцев. Ходить она училась, держась за леерное ограждение судна.

Менее чем через год Анастасия встретит в Америке свою крестную мать — Наталью Лаптеву...

Да, да, вы не ошиблись, бабушка Наташа была праправнучкой одного из братьев Лаптевых. Так причудливо вьет нити чужой жизни Ее Величество Судьба.

На фото: Анастасия с мамой Полиной на мысе Дежнева. Мы едем в Уэлен на праздник «Кита» после эпопеи на «Челюскине». Вездеход — единственный вид колесного транспорта на Чукотке. Фото Сергея Мельникофф. Чукотка, 1989 год.

Я предполагал, что трех «психов», которые вознамеривались искать затонувший в центре Чукотского моря полстолетия назад сухогруз, могут и не пустить на борт, убрав трап от болтающейся на свежей волне шлюпки, узрев среди «важной экспедиции» грудного ребенка.

Посему я запеленал Анастасию в кокон и под видом особо ценного поискового прибора быстро передал Полине, пропустив мать Анастасии по трапу на борт «Лаптева» первой. Благо дело было ночью и кроме вахтенного нас никто не встречал.

Внимание двух праздношатающихся по палубе матросов мы отвлекли, попросив помочь втащить со шлюпки 60-килограммовый транспортный баллон со сжатым воздухом. Водолазного компрессора на «Дмитрии Лаптеве» не было, а я собирался нырять на «Челюскин» неоднократно. И если позволит прозрачность и положение судна на дне, то достать с парохода рынду — этот своеобразный «паспорт» любого корабля. Рында — это небольшой колокол с выгравированным названием и годом постройки судна.

Звать домашнего кота обедать ударами рынды «Челюскина» — тогда мне казалось это прекрасной идеей.

Утром Настька чуть ли не впервые в жизни подала голос, требу порцию каши. Ее не укачивало, как большинство людей, а открывалась другая напасть, под названием «яма желудка». Бывавшим в длительных морских переходах этот странный эффект метаболизма нашего организма хорошо известен.

Боцман потом рассказывал, что проснулся от крика чаек за иллюминатором, удивительно похожего на плачь голодного ребенка.

Часов в 8 утра вестовой вызвал меня к капитану. В ходовой рубке восседали Чирейкин и Кравцов. Больше никого не было. Даже рулевого.

Борис Иванович строго спросил в лоб:

— У вас что, ребенок на борту?

— У вас, — парировал я. — Капитан на судне вы...

Чирейкин от такого ответа хрюкнул. Потом заржал в голос.

А капитан...

Что капитан? Настьку можно было найти круглые сутки именно у него в каюте. Иногда по утрам раздавался строгий окрик старшего помощника по громкой связи: «Внимание коку! Подать манную кашу в капитанскую каюту...»

Настя в одночасье стала любимицей экипажа.

Волей случая Анастасия Мельникова вскоре окажется самым молодым матросом в мире, получив «Паспорт моряка» Морфлота СССР в полуторагодовалом возрасте в качестве юнги яхты «Adventure» [Приключение].

Научившись ходить на гидрографическом судне «Дмитрий Лаптев», моя дочь на всю жизнь связана с этим именем — она приняла крещение на руках прямой родственницы одного из братьев Лаптевых. Это случится на следующий год в далеком штате Пенсильвания.

На фото: Паспорт моряка Морфлота СССР Анастасии Мельниковой — самого молодого матроса в мире. Паспорт выдан Анастасии Мельниковой, юнге парусной яхты «Эдвенчер» [Приключение], достигшей к моменту оформления документы возраста 18 месяцев. Карта Чукотского моря с обозначением места гибели парохода «Челюскин».

Что же касается размеров «Дмитрия Лаптева», то корабль лишь немногим уступал «Челюскину». Назвать 70-метровое плавсредство «небольшим» — нужно быть Гулливером.

Но, кто его знает, возможно, Вадим Найман до «Дмитрия Лаптева» ходил на авианосце «Кузя».

На фото: Гидрографическое судно «Дмитрий Лаптев».

Вадим НАЙМАН: — Еще при нас, кроме личных вещей, было два акваланга (водолаз-дублер покинул нас еще в Магадане, но акваланг свой оставил), большой заводской баллон со сжатым воздухом, который нам после долгих переговоров закачали в Магаданском АТП-2 (этот баллон мы потом замучились таскать с самолета на самолет) и два комплекта фотоаппаратуры: один для подводной съемки, другой обычный.

В бухте Провидения к нам присоединился фотокорреспондент из «Труда» Виктор Леонов, с которым мы весь первый вечер на судне готовили буй и искали на палубе какой-нибудь железный мусор, чтобы привязать вместо груза. Все должен был решить поиск «Челюскина», в точку которого мы полагали прибыть в четыре часа утра.

Ровно в четыре мы и начали поиск. А в четыре тридцать — опозорились. Вот, как это произошло.

Судно шло галсами, то есть, совершало какие-то загадочные изменения курса в совершенно равнодушном к этому океане.

Ровно в 4.30 самописец эхолота вычертил на бумаге длинное грязное штриховое пятно, похожее на пламя свечи. Показания эхолота подтвердил глубинный локатор — надо было выбрасывать опознавательный буй; буй был готов, но рядом с ним в тот момент никого не было.

Этот наш просчет раз и навсегда определил отношение остального экипажа «Лаптева» к нашей экспедиции. Профессиональные гидрографы, поисковики (а среди них имелись и водолазы; доктор и кандидат наук), просто отказывались верить, что мы, напросившись на их судно, так плохо знаем свое дело. А если бы поверили — кто-то, может быть, догадался бы выбросить за борт какой-нибудь ящик. Или, проделав маневр «человек за бортом», вернуть «Лаптев» на свой собственный след.

Но даже этого сделано не было.

Никто в тот момент не делал вообще ничего, все только кричали: «Вот он!», упиваясь своей немыслимой удачей. Ведь у Мельникова, как потом выяснилось, не было даже точных координат «Челюскина». Судно шло в район поиска почти наугад и наскочило на него случайно.

Мы дважды перехитрили удачу, а она обманула нас. На четвертом часу поиска мы с боцманом Данилычем приплясывали на корме (волнение усиливалось), в теперь уже тщетном ожидании команды сбросить буй.

Команду должны были подать по сигналу, но сигнала не было, и Данилыч указал на точку в небе, которая, увеличившись, превратилась в самолет Ил-18, предназначенный для навигационных работ. Самолет вызвал с берега А.В. Чирейкин. Это он, видя бесперспективность нашей затеи, своим решением прекратил поиск и назначил на этот день другие исследования.

Экипаж старался на нас не смотреть. Таких ошибок в море не прощают. Но надо отдать должное Мельникову: он не впал в уныние, а сел за вычисления, разделив размер штрихового пятна на скорость самописца и помножив на скорость судна. Получилось, что мы скользнули не поперек «Челюскина», а вдоль. Это в какой-то мере объясняло неудачу поиска; все равно, что нашарить вслепую иголку, водя пальцем не поперек, а вдоль нее.

С этим можно было идти к Чиру. Мы пошли к нему и выслушали все, что полагалось нам выслушать о нашей экспедиции.

— Но чем-то вы мне, ребята, нравитесь, — сказал Чир, и мы получили еще сутки на поиск, правда, через неделю. Это было сказано утром. Тем утром мы подошли к границе льдов.

На фото: Пароход «Челюскин» во льдах. 1934 год.

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — Возразить нечего. Примерно все так и было. «Лохи в Чукотском море» — так можно было бы озаглавить эту главу.

Но пару неточностей в своих воспоминаниях Вадим, все же, допустил.

Первое и самое важное. Координаты затонувшего «Челюскина» мне не было нужды иметь. Они указаны на всех морских картах. Включая ту, которая лежала на прокладочном столе в штурманской рубке «Дмитрия Лаптева». И мы не ходили никакими «галсами». «Лаптев» на полном ходу пер в бухту Роджерса с грузом для полярной станции через точку с координатами, указывающими на «ПХ Челюскин затон. 1934»

Галсы — это постоянная смена курса. Так ходят парусники против ветра. С чего бы нам суетиться, постоянно меняя курс, если мы не пришли еще в нужный район моря? Галсами мы искали «Челюскин» во время второй попытки. Это случилось уже после захода на остров Врангеля.

Да, наскочили мы на «Челюскин» неожиданно. Я только прогрел аппаратуру эхолокации, как перо самописца пошло вверх и вычертило пик высотой в масштабе порядка 11-12 метров. На ровном как стол донном ложе Чукотского моря, в этом районе это мог быть только искомый «Челюскин».

Повезло сказочно. А я лоханулся. Но черт побери, в то время я еще не привык отдавать команды гидрографическим судам! Это была моя первая экспедиция такого масштаба, и я думал, что команда высокоспециализированного поискового судна Минморфлота СССР немножко лучше меня знает алгоритм поиска и процедуру действий с засечкой точных координат, случись обнаружить искомый объект. До этого момента я считал, что ящики в море не бросают с времени рождения спутниковой навигации.

Самолет Ил-18 «вызванный» Чиром, на самом деле был американским разведывательным «Орионом Р-3». Ил-18 с него «слизали» советские конструкторы, поэтому самолеты похожи, как близнецы братья.

На кой черт Чирейкину было вызывать Ил-18, ближайший из которых мог быть только на материке у черта на куличках? Не нужно сочинять небылиц. Ими и так полна коробочка Рунета. За шиворот заливает уже...

«Орион Р-3» Военно-морских сил США прилетел с американской базы на мысе Барроу на Аляске. И случилось это тоже при второй попытке найти затонувший полвека назад пароход, когда мы третьи сутки утюжили квадрат со стороной в несколько морских миль.

Американцы решили посмотреть, чего это советский гидрограф ищет такого интересного в хорошо изученном районе моря, крутясь как навозный жук на свежепахнущей куче исторического дерьма.

Уже живя в Штатах и работая в Пентагоне — мы искали пропавших без вести военнопленных американцев, попавших в советский ГУЛАГ — я запросил снимки с этого самолета, сделанные 13 сентября 1989 года. Было бы круто посмотреть на нас сверху американскими гляделками.

К сожалению, этих фотографий в архив ВВС США не оказалось. Зато у меня есть снимок «Ориона». Весь экипаж «Лаптева» приветливо махал американским летчикам.

На фото: Lockheed P-3 Orion — береговой патрульный самолет США. На правой фотографии — челюскинская палатка в музее Анадыря.

Вадим НАЙМАН: — К концу второй ночной вахты судно двигалось уже чуть быстрее человеческого шага. Подошел капитан, спросил, почему его не разбудили, дал команду изменить курс.

В рубке царило молчание. От толчков едва заметно дребезжал какой-то прибор. Мигали, меняясь, цифры, обозначающие курс — кто бы подумал, что эта посудина может так маневрировать!

Отражения на стекле одних льдин скользили накладываясь на другие льдины. Мы так не могли. От полыньи к полынье «Дмитрий Лаптев», теплоход усиленного ледового класса, форштевнем наползал на льдину, затем раздавался треск, шумно плескалась на глазах меняющая цвет вода, и льдина нехотя, незаметно начинала двигаться вместе с нами. Неустойчивость этого движения была нашим единственным аргументом в споре с ледяным полем мощностью от трех до девяти баллов...

Ледокол «Владивосток» дважды по радио предлагал нам свои услуги. Но тут льды упорядочились, мы почувствовали канал и пошли по нему и, часов, наверное, десять искали путь к бухте Роджерса (остров Врангеля) — вот уж местность действительно малопривлекательная!

Туман, плоский берег, пестрый от потрясающего количества железных бочек, сложенных и просто брошенных на песчаной косе, где мы должны были устанавливать геодезический знак и еще передать что-то на «полярку». Ничего не поделаешь, это были будни — неторопливые будни исследовательского судна. Время от времени мы останавливались, и тогда команда Чирейкина с помощью лебедки опускала на дно десятки специальных термометров, предназначенных для замера температуры воды на глубине.

Биологи черпали придонный ил, а потом просеивали его, откладывая в отдельные баночки то мидию, то бокоплава, то какое-то загадочное не то растение, не то животное под названием «Gemellaria Larikata».

Навигаторы проверяли знаки вдоль северного побережья Чукотки.

И у нас тоже была работа: ешь, спи, потом опять ешь, снова спи и жди своей очереди.

Пролив Лонга, отделяющий остров Врангеля от материка, в начале сентября уже, как правило, забит льдом. В один из дней метров в пятистах по правому борту мы увидели на льдине черные тени моржей. Их клыки были как струи жидкости, стекающие по световому лучу.

Моржи подняли головы в нашу сторону, но прыгать в воду не стали — то ли от расстояния, а может быть, чувствуя в себе силу прокусить обшивку судна и помня, что их небольшое лежбище занесено в красную книгу, а наше судно — нет. А в три часа того же дня нам попались медведи.

Первый бежал за нами, перепрыгивая со льдины на льдину, ноги его чуть заносило в сторону, как у неопытного жеребенка. Второй плыл совсем, как человек, с таким спокойным видом, что становилось ясно: медведь — такое же морское млекопитающее, как тюлень или морж, может спать в воде. Есть льды или нет их — ему наплевать; говорят, их встречали даже на чистой воде, в 400 с лишним километрах от границы льда.

Третий медведь казался не белым, а желтым. Стоя на льдине под самым бортом, он окунал морду во что-то алое и скользкое — это была распотрошенная нерпа. Как только мы подошли, он схватил ее и без брызг окунулся в воду, но наперерез ему уже плыл неизвестно откуда взявшийся четвертый медведь...

Иной мир, другая планета.

На фото: Ледокол «Владивосток» Дальневосточного морского пароходства. Фото Сергея Мельникофф. Остров Врангеля, 1989 год.

Мы видели то, что каждый мечтает увидеть с детства. Мы были в местах, где мечтали побывать в детстве, но испытывали нетерпение и угрызения совести от зря потраченного времени.

В этом ледяном болоте возвращалось исчезнувшее в открытом море чувство движения, но совершенно пропадал масштаб, пропадало чувство, что мы на воде, вообще все пропадало. Дальше, на север, ледяная каша стала гуще, и пришлось-таки вызвать «Владивосток», который двинулся нам навстречу, пробормотав по радио что-то вроде «...скупой платит дважды».

— Ругается? — усмехнулся кэп.

Толчок... «Лаптев» наполз на целую кучу льда и, замерев на секунду, двинулся вместе со всей кучей. Головная льдина плавно соскочила с форштевня. Большой кусок ее, как поплавок, выпрыгнул из-под днища. Другие льдины помельче плыли, увлекаемые течением, словно желая посмотреть, что из всего этого получится.

Наконец, отодвинув сосульку размером метров восемь, мы наползли на большое белое ледяное пятно, нас чуть приподняло, и... Обратного движения не последовало. Вся тяжесть судна не могла оставить на этом льду борозду глубже сорока сантиметров.

Стало совсем тихо. Рядом с бортом, дергая в воде розовыми лапками, резвились в воде несколько птиц — топорков.

Океан словно дышал. Ветер поднимал медленную — такой медленной я еще не видел — волну; ускоряясь, волны фонтанами выплескивались в проталинах льдин, словно дыхание невидимых животных. С легким шелестом один ледяной пласт соскользнул с другого пласта, обнаружив целый ледяной остров со своими бухтами и приливами, а в центре острова, в нежно-голубом бассейне, плескала хвостом какая-то рыбка.

Надвинулся «Владивосток».

Какая это была махина!

На корме на растяжках стоял красный Ми-2 ледовой разведки — тот самый, что летал над нами весь день.

Корпус ходившего взад-вперед — как утюг — ледокола нагонял между судами ледяной торос, отодвинуть который казалось невозможным.

— Все это надо было делать утром, — сказал по связи «Владивосток». — Сейчас упадет туман, стемнеет, и будем в темноте тут ковыряться.

— Что поделаешь, в Арктике работаем, — смиренно ответил стоящий на вахте старпом (а что еще он мог сказать?..)

— Вот Арктика таких и не любит!

— ...Что ему за дело? В конце концов, наше право — вызывать его или не вызывать, — говорил старпом уже не по радио.

Однако, «Владивосток» был прав. Хотя до острова Врангеля оставалось меньше 13 миль, сгущался туман, у него даже были щупальца справа и слева, и весь вопрос был — успеем ли мы выскользнуть из этих щупалец.

И мы бы успели. Но мы, наверное, неправильно выбрали дистанцию, кильватерная струя ледокола вместо того, чтобы затягивать нас вперед, смыкала перед нами льды; нас кидало то вправо, то влево.

Мы бы успели, но, когда мы, наконец, вышли на канал, на секунду притормозил сам ледокол, мы подскочили слишком близко, и струей от винтов нас, словно щепку, занесло в ледяной карман, где мы застряли уже окончательно и капитан — наш капитан — дал отбой.

Таким образом, мы не успели.

В сумерках с неба что-то падало. На судах зажглись клотики, а в девяти милях от нас замигали огни поселка Ушакова, что в бухте Роджерса. Слышно было, как на ледоколе по громкой связи вахтенный просил старшего механика подняться на мостик.

Старший механик — «дед». Капитан — «мастер». Боцман — «дракон». Старший помощник — «чиф» — молодой чиф, печальный чиф, который читал по радио целые проповеди с цитатами и со стихами и отращивал бороду, чтобы стать капитаном; сегодня он как бы в миниатюре повторил ошибку капитана «Челюскина» Владимира Воронина и руководителя той экспедиции Отто Шмидта в сентябре 1933 года, когда, находясь в километре от чистой воды, отказались от помощи ледореза «Федор Литке». И тем самым дал нам ощутить самый краешек того, что испытывали челюскинцы.

Конечно, никто не ждал, что под давлением льдин от обшивки судна начнут отлетать заклепки «...со звуком, напоминающим пулеметную стрельбу», или что нас придется вывозить на собаках. Но всем было как-то неуютно. Чуть ли не половина экипажа собралась в рубке, все пили в темноте кофе или чай на медунице и молчали.

Молчали и мы, случайные, загостившиеся люди в этом царстве желтых медведей.

Еще сутки потеряны. О чем было говорить?

Вошел Мельников. Подошел зачем-то к карте, наклонился над ней, что-то вычислил, измерил и видимо, остался доволен; с минуту постоял под внимательным взглядом Чирейкина, произнес «Та-а-ак» и вышел.

Штурмана переглянулись, пожали плечами.

Капитан сказал: — Первая самая главная ошибка — что не разбудили и не позвали сразу на мостик меня.

Он обращался к чифу, но чиф выглядел очень усталым и не ответил, уткнувшись в визир локатора. По-моему, он просто спал.

На фото: Самолет-амфибия Ш-2 (летчик — Бабушкин, бортмеханик — Валавин) применялся на пароходе «Челюскин» для ледовой авиаразведки.

Умный прибор под названием «Магновокс» (Magnovox) должен был через спутник вывести нас на точку с координатами 68.18'20'' северной широты и 172.49'03'' западной долготы — именно западной, мы пересекли границу полушарий.

По чистой случайности на судне находилась группа, которая занималась наладкой и калибровкой этой поисковой системы. По чистой же случайности им надо было в море что-нибудь разыскать — все равно, что, а это означало, что поисками «Челюскина» теперь вместо нас займутся профессионалы.

Таким образом, продолжалась та невозможная цепь счастливых случайностей, на которую рассчитывал Сергей Мельников...

Думаю, самое время как-нибудь охарактеризовать его, а то читателю непонятно, кто он такой — спортсмен? Исследователь? Авантюрист?

Самое странное, что я сам до конца этого не понимаю. Да, он спортсмен, причем, очень разносторонний: фотограф-аквалангист, яхтсмен, скалолаз; его комната на 12 квадратных метров в общежитии больше напоминала каптерку альпинистского лагеря, но не это главное.

Наверное, как есть люди, энергия которых направлена на борьбу с природой (взобраться на мотоцикле на Монблан, переплыть на лодке Атлантику), так Мельникова направил свою энергию на борьбу с тогдашней бюрократической системой, вернее, — на то, чтобы ее перехитрить.

И всякий раз, когда мы садились в очередную лужу — огромную лужу на посадочной полосе очередного северного аэропорта, и очередной «фрахт» оказывался филькиной грамотой, а нам нужен был транспорт, билеты на самолет, места в гостинице, — Мельников задействовал «челночную дипломатию», на которой, как он уверял, на Севере все держится.

Мы заходили в какой-нибудь кабинет, его хозяин по нашей просьбе куда-то звонил, Мельников тут же кидался к телефонной трубке и ловко завладевал ею:

— Добрый день, я руководитель экспедиции Советского фонда культуры. Со мой здесь куча прессы...

«Куча прессы» в моем (поначалу единственном) лице с изумлением слушала, какие выгоды сулит какой-нибудь скромной северной фирме — наша экспедиция.

И когда Мельников извлекал из видавшего виды дипломата бумагу за подписью Раисы Горбачевой или какой-нибудь другой документ, подтверждающий, что он «...официально представляет правительственную торгово-промышленную корпорацию такого-то государства с правом подписывать контракты без ограничения суммы сделки», непроницаемые северные начальники буквально таяли, соглашаясь помочь.

Подозреваю, впрочем, что они не очень-то «таяли», а наоборот, видели нас насквозь и, отдавая нам должное, платили той же монетой. А значит, мы вступили на скользкий путь. Путь, на котором нам суждено было разбиться или утонуть, или мы просто затерялись бы в той огромной и непредсказуемой системе, имя которой «Аэрофлот».

То, что мы здесь, означает, что степень авантюрности нашего предприятия не превысила некоего допустимого порога, за которым авантюристы перестают находить понимание даже на Севере, где без них, в общем-то, не обойтись…

Все это кажется сейчас каким-то «детством», просто даже не верится. Но на дворе стоял 1989 год, а в тот год казалось, что нет ничего невозможного.

Знание «административного ландшафта» всегда считалось ценным. Но в полной мере мы это оценили чуть позже, когда многие знающие — озолотились, в том числе те, чьи имена у нас на слуху…

Но не Мельников. У него просто не было такой цели. Его цель была — всех удивить. Потому что это было круто даже в 1989 году, — так вот, из ничего взять и организовать экспедицию...

Вдобавок, экспедицию с применением специального судна и современных навигационных средств. Причем, экспедицию не только неподготовленную, но скомплектованную, как Бог на душу положит; погружение на 48 метров без дублера, без барокамеры, без врача, при возможном волнении, при возможном отсутствии видимости, при температуре воды плюс два градуса, с запасом воздуха, которого, по расчетам, должно хватить лишь на 17 минут...

На фото: Остров Врангеля. Эта фотография сделана через 30 лет после захода сюда «Дмитрия Лаптева». На крыше барака — триколор. Рядом китайская панель солнечной батареи... Жалкое зрелище убогой страны. Ничего не изменилось с тех пор, как недалеко отсюда, 87 лет назад, утонул «Челюскин», перевозивший на остров точно такие же бараки.

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — На восемь. На 8 минут.

«Челюскин» лежит на предельной глубине для водолазных работ на сжатым воздухе. Даже чуть глубже. Официальный рубеж для аквалангистов — 45 метров. Ниже — только газовые смеси замещающие наркотический азот. Его становиться в крови слишком много и с этой глубины этот газ действует как яд.

Что же касается примитивных рассуждений о цепи случайностей, то они рождены у моего летописца под воздействием не азота, конечно, а вольного воздуха Арктики.

Почему один из членов экспедиции считает случайностью приказ начальника гидрографической базы именно поисковому судну взять нас на борт, мне не совсем понятно.

А на поисковике разве случайно находятся перечисленные Найманом группы специалистов? А я-то считал, что это их работа. Так же, как и «что-нибудь разыскать в море».

Вот же я недогадливый! Даже и не знал, как мне повезло, что на научно-исследовательском судне гидрографической разведки обитали все эти люди. Надо же…

И особенно мне повезло, что на гидрографе «по чистой случайности» находилась система спутниковой навигации и мощный эхолот бокового обзора. Всегда думал, что рельеф дна ученые мореведы устанавливают, опуская за борт веревочку с каким-нибудь «железным хламом».

Насчет поиска. Без команды свыше, никакой Чирейкин, никакой «добрейший Борис Иванович», и даже сам старик Хоттабыч не стали бы тратить на поиск чего бы там ни было судовое время огромного морского поисковика. Ну, может быть часа три «Дмитрий Лаптев» и покрутился бы в центре Чукотского моря. Но чтобы дорогущий в эксплуатации НИС шмыгал галсами чуть ли не неделю на одном месте... Кравцов бы мигом сошел с капитанского мостика палубным матросом. Тот же «корреспондент» «Труда» позаботился бы об этом. Я уже и не говорю про официального «особиста», который в обязательном порядке присутствовал на всех судах СССР, выходивших в нейтральные воды.

В одном из моих дипломов о высшем образовании, в графе «специальность», написано: «океанография». Посему, практику за высший курс геодезии, я проходил на морских судах. И порядки на них мне хорошо были известны за много лет до того, как «Дмитрий Лаптев», конечно же «по чистой случайности», принял нашу команду на борт.

Картина «Навстречу подвигу». Самая дурацкая картинка про челюскинцев. Судя по палатке в левой части рисунка — это лагерь на льдине. А если до него легко добралась на нартах такая многочисленная «делегация» чукчей, то на кой ляд нужны самолеты? Чукчи могли вывезти весь лагерь с людьми и барахлом за пару рейсов, назвав самую большую нарту «Сталинский извоз!».

И прежде, чем я расскажу, как все выглядело на «Челюскине» под водой, позвольте пару слов о том, что же мной двигало в далеком 1989 году, оставшись неизменным и сегодня — в 2021.

Движок «удивить» хорош для домохозяек перед русским телевизором и их мужей, восседающих в позе «орла» над дырами дощатых сарайчиков. Я очень рано понял, что удивлять в этой стране мне некого. Да и сама мысль эта — примитивна, если не сказать — глупа. Тогда «по-найману» получается, что и Семенов Тянь-Шанский ходил по свету, чтобы кого-то там удивить. И Маск с Бренсоном строят свои «удивлялки» ради чудачества...

Почему журналисту не приходит на ум слово «самореализация»?

Мы все — творцы, познающие мир. Но только не у всех моторчик работает в режиме Perpetuum Mobile.

Добраться до «Челюскина» я решил еще в середине 70-х. Потому как в моем обвинительном заключении — а я «отбарабанил» в советских лагерях без малого 7 лет — нашлось место и для такого юридического пассажа: «Пытался реализовать проект по подъему парохода «Челюскин», написать об этом книгу и на этом обогатиться…» И это было самое страшное слово в стране дощатых сарайчиков с дырками под нужду «великого» народишка.

Мне повезло больше, чем моему единомышленнику из 1934 года. Его, за расчеты по подъему злосчастного парохода, «шлепнули». Я же отделался 14-ю годами, из которых почти половину провел в застенках разной степени строгости. Так что да, личный интерес присутствовал.

Анастасия на руках у Полины. Ходить дочь училась на гидрографе «Дмитрий Лаптев». Коса «Двух пилотов» на Чукотке. На горизонте — ледокол «Владивосток». Сентябрь, 1989 год.

Вадим НАЙМАН: — Но на этот раз все, кажется, было продумано до мелочей. В четыре утра нас разбудила сменная вахта, и мы с Данилычем вновь заняли место на корме с буйком, к которому за длинный конец привязаны были кошка и груз.

Мельников был уже в рубке, у эхолота и по громкой связи призывал:

— Корма, корма, ответьте мостику!

— Мостик корме. Как слышно? Проверка связи.

— Подходим к точке. Будьте предельно внимательны.

— Внима-а-ательны, — ворчал Данилыч.

Мельников повторял свои призывы уже в шестой раз, а у нас давно все было готово, и в ожидании сигнала мы, чтобы согреться, говорили о разных приятных вещах. Сзади нас била и светилась, толкая судно, ледяная турбулентная струя от винта, и Данилыч рассказывал, какая это страшная сила — энергия водяных завихрений. Людей, случайно угодивших в кильватерную струю, вынимали потом как бы резиновыми, практически без костей.

Рассвело. Нас сменили, чтобы мы сходили позавтракать, затем прошло еще два часа в молчании, и вдруг радио что-то пробормотало.

К связи первым успел Данилыч.

— Не понял. Бросать?

— Хорош, Данилыч, — сказало радио.

В одно мгновение мы с Данилычем сбросили буй и вытравили пятидесятиметровый конец.

Правда, потом оказалось, что команда была преждевременна, и в нужный момент пришлось вместо буйка выбрасывать за борт деревянный ящик, но это уже не имело значения, так как минуту спустя мы поймали «Челюскин» глубинным локатором, поймали надежно и прочно.

Погружение назначили на после обеда. Экипаж притих. Мельников облачился в оранжевый водолазный костюм. Все сейчас поглядывали на него с затаенной завистью, испытывая легкое чувство вины, которое тот, кто уходит всегда вызывает у того, кто остается ждать.

Даже море разволновалось. Водолазный ботик кидало из стороны в сторону, правда, не так, чтобы уж очень, но, взявши обеими руками фотоаппарат, трудно было удержаться на ногах.

Ассистировать вызвались те самые профессиональные водолазы — доктор и кандидат наук.

Нырнул Мельников красиво, спиной вперед, аквалангом рассекая воду; что-что, а нырять он умел.

Некоторое время его еще было видно, но затем конец начал уходить в воду с такой быстротой, что профессор с кандидатом, облаченные в гидрокостюмы, едва успевали перебирать руками.

Нам оставалось ждать.

Катер бросало. Внутри него все толкало друг друга, все держалось друг за друга, все загораживало друг друга; нос катера — небо, волны — опознавательный буй, чьи-то руки — объектив фотоаппарата.

В линзы плескало соленой водой, со скамеек то и дело норовили упасть то кофры, то запасной акваланг...

Не помню, сознавал ли я в те минуты, что наступил кульминационный момент этой самой длинной, самой непредсказуемой и самой несуразной в истории нашей газеты экспедиции, но помню, что момент был неповторим силою общей тревоги.

Мельников столько раз нам рассказывал о своем предстоящем погружении, что, наверное, мы представляли не хуже его, какому чудовищному давлению подвергнутся его уши при скоростном спуске (вспомните ощущение на самолете при снижении); с его слов знали, что на глубине 48 метров воздух прижмет к телу, тело за счет грузил прижмет ко дну, и сухой водолазный костюм будет облегать его плотнее тонкого хлопчатобумажного трико.

Да в конце концов, я сам совершил дней десять тому назад пробное погружение. Успел ощутить невесомость и ток воды, увлекающей в неизвестность. Помню, как быстро застыли и онемели руки в перчатках; это ведь на 500 с лишним километров севернее Анадыря, посмотрите по карте....

Задумавшись, я пропустил момент, когда конец начали энергично вытягивать.

— Что случилось? Сколько времени он там пробыл? (Как потом оказалось, четыре с половиной минуты).

Потом он показался. Ухватился цепко за трап, сбил маску вверх и минуты две неподвижно висел, вцепившись в трап, вместе с которым его пытались втащить через борт.

Удар! Сильная волна чуть не опрокинула его обратно в воду. Резкий крен в нашу сторону...

На фото: Японское море. 1977 год. На мне гидрокостюм «сухого» типа — «Садко». В этом гидрокостюме я и погружался на «Челюскин». Фото: Владимир Напазаков.

Сергей МЕЛЬНИКОФФ: — А теперь позвольте мне, не со стороны, а изнутри рассказать, как все происходило. Без стенаний про «чистый случай», который любит глупого, но нахрапистого Сережу.

Мы «наехали» на искомый объект сразу по прибытию в район поисков. Гидрографическое судно «Дмитрий Лаптев» вошло в «лист карты» и, будучи в этот момент в ходовой рубке, я включил для прогрева эхолот. А через пять минут его перо вздрогнуло и стало безудержно подниматься, нарисовав высоченный пик. И мы поняли: вот он!

Но пока «Лаптев» разворачивался, пока мы радовались такой фантастической удаче, «Челюскин» как испарился...

Мы прочесывали район 10 часов, то расширяющимися, то сужающимися кругами, но тщетно — раздавленный льдами в 1934 году пароход как в воду канул.

Поскольку «Дмитрий Лаптев» должен был везти грузы на остров Врангеля, мы поставили на месте находки буй и продолжили выполнять походное задание. Вернулись в район поиска лишь через неделю.

Поставленный буй обнаружили стразу, а вот «Челюскин» искали еще несколько суток.

Поскольку из двух локаторов бокового обзора работал лишь тот, что был по левому борту, то мы крутили судно так, чтобы предполагаемый объект оказался по левому галсу.

После нескольких дней безуспешного поиска Кравцов дал мне последнюю ночь, и уже под утро, измерив промежуток между галсами на планшете, я догадался, что мы ходим вдоль затонувшего судна, пропуская его в «мертвую» зону. Поэтому мы со штурманами решили развернуть судно перпендикулярно пройденным галсам. По моим расчетам, на это должно было уйти еще пять-шесть часов, но, если повезет, можно будет найти и быстрее.

Через два часа на эхограмме обозначился первый небольшой холмик. Высота его — метра два, плюс слой ила. Итого четыре. На обратном галсе — опять ничего. Прошло еще полчаса напряженного ожидания.

Наконец перо вздрогнуло и стало рисовать что-то длинное, приподнятое над дном. Потом пошел уже целый ряд холмов. Это могли быть крупные обломки корабельных надстроек или части разбросанного палубного груза. На «Челюскине» было множество разнообразных предметов, в том числе и сборные домики для полярной станции на острове Врангеля.

Наконец, перо на приборе уверенно пошло вверх. Пик получился не такой грандиозный, как в первый раз, но все же приличный.

Мы развернулись и для уверенности еще раз прошли над этим местом.

На обоих «Магнавоксах» светились точные координаты: 68.18’05”688 северной широты и 172.49’40”857 западной долготы.

Это показатели с точностью до метра. Не бросайте там якорей!

Военная система «Марс», также стоявшая на «Лаптеве», и которую в этом рейсе калибровали по буржуйскому «Магнавоксу», подтверждала их с меньшей уверенностью, но и здесь цифры были вполне удовлетворительны, чтобы видеть, что это Западное полушарие.

Новые координаты прилично отличались от тех, что были проставлены на карте, лежащей в штурманской, но находящаяся под нами громада могла быть только большим кораблем. Согласно лоции, здесь не могло быть никаких других затонувших судов.

После расшифровки эхограммы выяснилось, что глубина в этом месте составляет 48,5 метра. Вершина пика, зарегистрированного эхолотом — 37,5 метра. На долю судна остается около 11 метров.

Это «Челюскин»!

Результат вычислений соответствовал его параметрам. Затонувший пароход имел в длину 102 метра и высоту корпуса 11 метров.

По существующим правилам, капитан обязан донести новые координаты до сведения Главного управления навигации и океанографии Министерства обороны СССР, чтобы изменения внесли во все навигационные карты и справочники. Кравцов при мне послал радиограмму в Гидрографическое управление.

Как только мы удостоверились, что под нами «Челюскин», наше судно замедлило ход до «самого малого», и мы приготовились отдать якоря.

Капитан рассчитывал сделать это в сотне метров по ветру от затонувшего судна, чтобы нас снесло прямо на него. Бросать якоря непосредственно около «Челюскина» капитан опасался, справедливо полагая, что таким образом можно легко остаться без них.

Поскольку погружаться предстояло мне, то я подзуживал капитана встать поближе — если удастся закрепиться точно над судном, то нырять с устойчивой палубы, пользуясь спущенным до воды парадным трапом, будет много проще, чем с пляшущей на волнах шлюпки.

Но, несмотря на все ухищрения, «Лаптев» никак не хотел становиться в нужном месте. В конце концов, кэп прекратил дальнейшие попытки облегчить мне погружение и отдал якоря метрах в ста от затонувшего судна.

Стоя на двух якорях, «Дмитрий Лаптев» представлял собой небольшой твердый островок посредине моря. Крупная зыбь почти не раскачивала судно, но к вечеру погода могла испортиться, волнение перейти в штормовое и нужно было торопиться.

На новом планшете уже обозначили местоположение нашего судна, затонувший пароход и сброшенный десять дней назад буй. Оказывается, мы промахнулись всего на двести метров. «Челюскин» лежал слева по носу, по курсу 150 градусов.

Гидрологи успели сделать замеры и сообщить, что в поверхностном слое температура воды +1оС, а на глубине, после солевого скачка, меня ждет минус 1,5оС. Посмотрев на эту «летнюю» воду, я пошел на корму, где боцман готовил моторный бот. Нужно было опять искать «Челюскин».

«Какая там глубина?» — увидев меня, спросил Данилыч. «Сорок восемь метров плюс ил» — ответил я.

«Дракон» принялся отмерять фал от большой новенькой бухты. Привязав небольшую «кошку», он перебросил готовую снасть в шлюпку и с помощью двух матросов стал вываливать ее за борт.

Наказав тралить не глубже сорока метров, чтобы зацепить надстройки судна, а не киль, я начал одеваться для погружения.

Вскоре крики возвестили, что шлюпка за что-то зацепилась. Она действительно находилась чуть левее и впереди по курсу судна.

Убедившись, что кошка зацепилась прочно, и установив второй буй, матросы вернулись за мной и двумя опытными страхующими водолазами из гидробиологической экспедиции.

Мы подошли к месту погружения. Я проверил подачу воздуха из акваланга и надел лямки. Одет я был в гидрокостюм «Садко», и за спиной у меня находился простецкий акваланг «Украина-2», предназначенный для спортивного подводного плавания.

Помню, что был похож на неуклюжего моржа, вылезшего на сушу — столько на мне было надето вещей. Два комплекта белья под костюмом, на руках — толстые перчатки, ноги в длинных, тяжелых ластах.

Кто-то подал мягкий шлем — такой входит в комплект гидрокостюма «Садко» для холодной воды. Наконец, меня похлопали по плечу:

— Пошел!

Подождав набегающую волну, я перевернулся спиной вперед и поплыл к бую. Его фал, отвесно уходящий в глубину, стал для меня ходовым концом (именно так его называют в водолазном деле).

Перехватывая фал руками и подтягиваясь, я начал опускаться. Я знал, что скоро давление воды обожмет костюм, выдавит из него избыточный воздух, и тогда начнется свободное парение в глубине.

Поначалу холода не чувствовалось. Левая перчатка, как выяснилось, пропускала воду, но возвращаться из-за этого в шлюпку я не собирался.

Глубина начала быстро нарастать. Потом, наверху, страхующие сказали мне, что я «падал камнем» и достиг дна за полторы минуты.

В быстром погружении есть еще одно положительное качество — некогда думать об опасностях, связанных с одиночными спусками на предельную для аквалангистов глубину.

Вода приобрела глубокий сине-зеленый цвет. Прозрачность, наверху составлявшая около десяти метров, здесь сократилась до двух. Я парил в глубине Чукотского моря в полном одиночестве.

На двадцати метрах обнаружился слой температурного скачка. Перед маской во все стороны расстилалась черная неподвижная поверхность. Будто разлили чернила. Ходовой конец исчезал в ней, как обрезанный. Это, не смешиваясь десятилетиями, соприкасались два слоя воды с различными соленостью и температурой.

Секунду помедлив, я нырнул в эти «чернила». И тут же прозрачности как не бывало — еле вижу перчатку на своей руке. Я озадаченно подумал: как я буду здесь фотографировать? Оставалось надеяться, что у дна освещенность может повыситься. Но этот эффект наблюдается только если дно ровное и состоит из песка или светлого ила, отражающего часть проникающего сюда солнечного света.

Вскоре стало совсем темно. Я уменьшил скорость спуска, боясь врезаться во что-нибудь головой. Видимость катастрофически уменьшалась, но вместе с тем появилось чувство, что спуск подходит к концу.

Воздух из баллонов стал ощутимо плотным. Мне приходилось как бы высасывать каждую новую порцию. Глубоководники называют это явление «механическим вдохом». Голова тоже отяжелела. Это был неприятный момент, но я еще не осознавал, что мне в баллоны закачали «грязный воздух».

Медленно, словно проявляющаяся на бумаге фотография, показались переплетения труб парохода. Я спустился еще немного и отчетливо увидел большой маховик на трубопроводе. Вокруг него обмотался фал, служивший мне ходовым концом, а чуть ниже за трубу зацепилась боцманская кошка. Это означало, что я нахожусь практически на грунте.

Сам пароход лежал на ровном донном ложе, покрытом мелкодисперсным илом с толщиной отложений, как показывали промеры, примерно в 2-3 метра.

Снимать трубопровод, находившийся в десятках сантиметров перед моей маской, приходилось старым фотоаппаратом ФЭД-5 в тяжелом водонепроницаемом боксе.

Щелчков при съемке под водой не слышно. То, что экспозиция была осуществлена, я понимал только по податливости курка взвода. Сделал пять или шесть кадров на разных выдержках. При этом объектив камеры я нацеливал на переплетение труб, как бы припорошенных тонким слоем мелкодисперсного пушистого ила…

На снимке внизу — кинокадр из хроники А. Шафрана. Последние секунды парохода «Челюскин». Чукотское море, 13 февраля 1934 года. В верхнем правом углу — подводная фотография трубопровода затонувшего парохода. Снято 13 сентября 1989 года.

На фото: Кинокадр из хроники А. Шафрана — последние секунды парохода «Челюскин». Чукотское море, 13 февраля 1934 года. Вверху фрагмент трубопровода затонувшего парохода. Снято 13 сентября 1989 года.

Потрогал маховик, смахнув с него ил. Надо отметить, что никакой сильной коррозии металла видно не было. И трубы, и в особенности маховик выглядели так, будто их вчера сбросили на дно…

По расчетам, запаса воздуха в двух баллонах на глубине 50 метров мне хватило бы минут на восемь, поскольку один мой вдох вмещал более сорока литров воздуха на этой глубине. Плюс минута резервного запаса, предназначенного для всплытия.

Спуски на 50 метров запредельны для работы на сжатом воздухе, но не попадают в категорию глубоководных. Однако отрицательная температура воды делала мое одиночное погружение весьма рискованным.

Я не боялся остаться с пустым аппаратом, так как знал, что по мере уменьшения глубины и падения внешнего давления воздух в легких непрерывно расширяется и время от времени я должен буду «стравливать» его при подъеме.

Но воздух, закачанный в баллоны акваланга на кислородной станции в бухте Провидения, оказался, как говорят водолазы, «грязным». Он содержал недопустимо большой процент азота, и его парциальное давление на почти 50-метровой глубине поставило меня практически в смертельную ситуацию.

Я потерял сознание.

Но перед этим успел подать страхующим сигнал подъема.

Когда я пришел в себя в поверхностном слое, то сумел повторить трехкратное подергивание страховочного фала. Такой сигнал означает «аварийный выход», и меня быстро выдернули на поверхность и втащили в шлюпку.

Потом мне сказали, что я был похож на выловленную большую рыбу, оглушенную динамитом. Наверное, так это и выглядело.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Страна закончилась. И то, что от нее осталось — тоже не жилец. «Дмитрий Лаптев» был утилизирован (разрезан на металлолом) в конце 90-х. От восхищавшего Наймана своей могучестью «Владивостока» осталось только вот это.

На фото: Бывший линейный ледокол «Владивосток» ДвМП. Читтагонг, Бангладеш. 1997 год.

БЛАГОДАРНОСТЬ

— Вадим, можно без всяких скидок поставить здесь твое авторство. Это было бы справедливо. Но дело в том, что «Челюскин», все-таки, нашел я.

С помощью той самой «чудесной» силы авантюризма, про которую ты абсолютно верно пишешь. И без которой, 100-метровое судно на ровном как стол донном ложе, имея точные координаты до седьмого знака (а это — метры!), так и не смогла найти бо-о-о-льшая экспедиция «Челюскин-70», потратив на поиски два миллиона чего-том, по их же словам.

Я всю жизнь живу мечтой детства. А они гоняются за славой. И за деньгами. В этом наше коренное отличие.

Искреннее тебе спасибо за возможность окунуться в воспоминания 32-летней давности.

Твой, Сергей Мельникофф, aka MFF

2021 год.

MELNIKOFF Дайджест ™ | ✦ Ирина Боброва, 2005 | ЧЕЛОВЕК МЕЧТЫ В его жизнь вместилось все: полеты на старинных самолетах вокруг света, подводные съемки акул открытого океана, альпинистские восхождения на великие вершины мира, сплавы на плотах по таежным рекам, обследования самых грандиозных на Земле пещер, и даже полет к границам космоса...